Солнце светило сквозь высокие окна. Мэри шла за Миной, а Жюстина немного задержалась, разглядывая картины.
– Почти все дома в Будапеште построены таким же образом, – рассказывала Мина. – В центре внутренний двор, куда въезжают экипажи, а позади конюшни. Этот коридор идет вокруг всего внутреннего двора, так что, если вдруг заблудитесь, просто идите по коридору – и в конце концов попадете туда, куда вам нужно. Конечно, вас почти всегда будет сопровождать кто-то из слуг. Правду сказать, я никак не могу привыкнуть к тому, сколько их тут. Три лакея, и еще один проходит выучку! Я спрашивала Влада, зачем ему столько лакеев, и он сказал, что им полагается красиво стоять за стульями во время ужина и напиваться его вином! Думаю, он нарочно меня дразнил, но он всегда говорит с таким невозмутимым видом, что никогда нельзя быть уверенной до конца.
– Да, многое изменилось с тех пор, как мы сидели в гостиной и штопали вместе чулки! – сказала Мэри. Она улыбнулась, отчасти из опасения, что иначе ее слова могут показаться осуждающими. Личная жизнь Мины – не ее дело. И пусть ее, Мэри, это несколько обескураживает – нужно постараться этого не показывать, вот и все.
– О, боже мой, вы что же, думаете, я теперь не штопаю чулки? – У Мины был такой вид, словно она удивлена до крайности. – Это все прекрасно, – она провела рукой, словно указывая на весь дворец сразу, со всеми его мраморными лестницами, кислыми лицами предков на портретах, лакеями, – но у меня самой нет почти ни гроша. Ван Хельсинг так и не заплатил мне за службу компаньонкой у Люсинды, и мне последние кроны пришлось потратить, чтобы поскорее убраться из Вены, когда он дознался, на кого я работаю. Нынешняя служба приносит мне небольшой доход, но его едва хватает на чулки и papier poudré. На мое счастье, граф позволил мне жить в этом доме, но мне здесь ничего не принадлежит. Глядите. – Она остановилась, наклонилась и отогнула подол платья, чтобы показать Мэри изнанку. Было очевидно, что платье перелицовано: распорото и сшито заново изнанкой наружу. С внутренней стороны ткань была совсем выцветшей, а снаружи гораздо новее. Не удивительно, что платье имело такой нарядный и приличный вид!
– А я думала, что вы и граф… – Мэри и сама не знала толком, что она хотела сказать. Может быть, она неверно истолковала их непринужденное обращение друг с другом? Может быть, в Европе это имеет совсем другое значение.
– А, это верно. – Мэри улыбнулась, словно такая сдержанность в выражениях ее забавляла. – Вы совершенно правильно поняли – мы состоим в определенных отношениях. Поэтому я и не беру у него денег. Это, скажем так, дело чести.
О, вот это уже прежняя мисс Мюррей! Это как-то успокаивало.
– Жюстина? – окликнула Мина. – Как вам нравятся картины?
– Очень интересно, благодарю вас, – ответила Жюстина.
Мэри рассмеялась.
– Дорогая моя, уверена, у вас множество достоинств, но умение лгать к ним не относится. Они ужасны, верно? Тут полное собрание Дракул, а они были людьми довольно неприятными по большей части. Впрочем, в те времена почти все аристократы были такими – убивали друг друга, захватывали чужие территории, выдавали дочерей замуж за кого угодно, лишь бы получить деньги и земли.
– Но пейзажи мне нравятся, – сказала Жюстина, словно оправдываясь, и догнала их. – Некоторые напомнили мне Швейцарию. Хотя я, разумеется, предпочла бы пейзажи без сцен охоты. Я не понимаю убийства животных ради забавы.
– Ты и правда лучше нас всех, – тихо сказала Мэри и быстро пожала Жюстине руку. Сейчас, когда вокруг все было чужое, ее радовало знакомое лицо, знакомые рассуждения. На Жюстину всегда можно положиться.
– А, вот мы и пришли, – сказала Мина. – Мой кабинет.
Граф стоял у двери, прислонившись к стене, и читал какое-то письмо. Рядом служанка в форменном платье и накрахмаленном белом чепце держала в руках поднос с кофейником и чашками.
– Вы могли бы войти и без меня, – сказала Мина, открывая дверь.
– Я сказал вам, дражайшая, что это ваша комната, – и не войду туда без вашего позволения, – ответил он, как показалось Мэри, немного суховато.
Мина взяла у служанки поднос, сказала: «Köszönöm, Kati»
[115], – и вошла. Граф остался стоять у двери, подождал, пока все войдут, а затем закрыл за собой дверь.
Кабинет Мины был невелик, однако там помещался письменный стол, на котором лежали аккуратные стопки бумаги, и два кресла у камина. Вдоль всех стен тянулись полки с книгами всех сортов – и серьезные научные тома, и путеводители по разным странам, и романы, – а также стопки журналов. В большое окно светило солнце – ярче, чем английское, но не такое ослепительное, как в Вене.
Кэтрин: – Из всех комнат, какие мы видели во время путешествия, я позавидовала только кабинету Мины.
– Рассаживайтесь, пожалуйста.
Мина поставила поднос с кофе на невысокий столик между креслами.
Мэри села в одно из кресел и налила себе еще чашечку кофе. В другое время она не стала бы пить две чашки подряд, но сегодня чувствовала, что ей это необходимо. Жюстина стояла в нерешительности, но Мина выдвинула стул из-за письменного стола, села, и тогда Жюстина опустилась во второе кресло и стала разглядывать корешки книг. Граф остался стоять, опираясь на письменный стол.
– А где же Кармилла и Лаура? – спросила Мэри. – Они ведь тоже должны быть где-то здесь?
– Они проверяют одну мою гипотезу, – сказал граф. – Я поясню позже. Прежде, думаю, нам следует выслушать Мину. Kedvesem, вы начнете? Если только не хотите, чтобы я…
– Нет, лучше я, – сказала Мина. Она вдруг стала очень серьезной. – Я расскажу вам одну историю, и, боюсь, она вам не понравится – вам обеим.
Что бы это значило? Мэри оглянулась на Жюстину, сидящую в кресле рядом. Она внимательно слушала, сложив руки на коленях. Ну что ж, Мэри последует ее примеру. Она откинулась на мягкую спинку кресла, сделала еще один глоток кофе (все-таки кофе – самый подходящий напиток для европейских приключений, чай для этого недостаточно крепок) и приготовилась слушать.
– Для начала вы должны знать, что мой отец был университетским профессором, – сказала Мина. – Он был одним из первых сторонников дарвиновской теории эволюции и естественного отбора, хотя, вслед за Уоллесом, считал, что разум дан человеку Богом – один только естественный отбор, утверждал он, не мог бы создать такого сложного явления. Кроме того, он верил в спиритизм, что иногда приводило к конфликтам с коллегами-учеными. Моя мама умерла, когда я была еще маленькой, родами второго ребенка, который тоже не выжил. Думаю, отец потому и верил в потусторонний мир, что надеялся еще когда-нибудь увидеться с ней, надеялся, что хотя бы ее разум остался жить в том или ином виде. После ее смерти он оставил Лондонский университет, где преподавал, и поступил на службу в один из женских колледжей, недавно открытых за городом, – женский колледж Блэквуд. Его назвали в честь Евгении Блэквуд, вдовы торговца шерстью и ревностной суфражистки, основавшей его в 1870-х годах. Моя мать была убежденной сторонницей женского образования, женщиной будущего, опередившей свое время, и ему хотелось почтить ее память. Я росла в радостно-приподнятой атмосфере, среди женщин, которым наконец-то было позволено получить высшее образование. Он нанимал мне нянь и гувернанток из числа студенток, а естественным наукам взялся учить меня сам. Когда пришло время, я поступила в колледж. Годы, проведенные в Блэквуде, были, могу сказать без колебаний, счастливейшими в моей жизни. Жить и учиться вместе с другими девушками в этих старых кирпичных зданиях, прогуливаться по лужайке и беседовать о литературе, философии, искусстве… Мы были молоды и полны надежд на то, что совсем скоро наступит новая эра для наших сестер, кем бы они ни были – утонченными леди, выезжающими в лондонский свет, или фабричными работницами из Манчестера. Время показало, что в чем-то мы были правы.
