Джонатан вернулся, и мы сыграли скромную свадьбу. Люси была единственной подружкой невесты. Я передала свой последний отчет доктору Фарадею, который пытался убедить меня продолжать следить за развитием событий. Но я отказалась. Я хотела быть женой, а когда-нибудь и матерью. Пусть теперь кто-нибудь другой шпионит для него. В ту ночь леди Вестенра устроила для нас небольшой званый вечер – только Холмвуд, Сьюард, Моррис, Ван Хельсинг и его друг, недавно приехавший в Англию, – граф Дракула.
– Тогда я впервые увидел вас, – сказал граф.
– Вы весь вечер смотрели на меня и хмурились, – сказала Мина. – Я помню, как несколько раз поднимала глаза – я сидела рядом с мистером Моррисом, а тот все рассказывал о своей охоте в Бразилии. Мне было скучно слушать о его подвигах, о том, сколько животных он застрелил на берегах Амазонки – обезьян, пум, змей. И всякий раз, как я поднимала глаза, вы смотрели на меня из-под этих темных бровей с самым очевидным неодобрением!
– А я и не одобрял! – заявил граф. – Такая красивая, умная женщина – и вдруг вышла замуж за Харкера, которого я для себя уже отнес к категории безобидных идиотов! О, разумеется, он был джентльменом – мог довольно гладко рассуждать о юридических вопросах или о том, что вычитал в Punch. Он недурно проинформировал меня о британской политике и обычаях по пути из Трансильвании в Лондон. Но уже через год-другой он бы вам наскучил. Вы разглядели бы его узколобость, провинциальность. К тому же я уже решил, что мы с вами предназначены друг другу самой судьбой. Ваш брак с ним был досадной, но, как я надеялся, временной помехой.
– Самой судьбой! – Мина рассмеялась так, словно пыталась, но не смогла удержаться. – Вот он, романтический венгр! И самонадеянный граф, привыкший без колебаний брать себе все, что пожелает. А вам не казалось, что и моего мнения стоило бы спросить?
Он мягко ответил:
– Я считал, что, поскольку мы предназначены друг другу судьбой, вы тоже признаете это рано или поздно. Вы придете ко мне, когда будете готовы, не раньше. Мне оставалось только ждать. К тому же в то время у меня были и другие заботы. Ван Хельсинг проводил анализы моей крови. Вскоре он намеревался начать переливать ее Люси. Она уверяла, что идет на это по доброй воле, но она была так молода, и мне было совершенно очевидно, что это решение принято под влиянием жениха. Ее мать, которая могла бы отговорить ее от этой затеи, не знала, чем мы занимаемся. Леди Вестенра не вникала в детали исследований Ван Хельсинга – она просто хотела продолжить дело мужа, и Ван Хельсинг к тому же намеренно многое от нее скрывал. У нее было больное сердце – он сказал, что наши методы могут стать слишком большим потрясением для нее, даже если наши цели не вызывают у нее возражений.
– И что же это были за методы? – спросила Жюстина. В ее голосе опять слышался гнев, и вместе с ним глубочайшее отвращение. Это было так непривычно, что от изумления Мэри невольно забыла о своем собственном чувстве утраты, о том, что она, оказывается, все детство прожила в полном неведении. Только недавно ей пришлось выслушать признание отца, а теперь вот – Мины. Неужели всё было совсем не тем, чем казалось? Она вся как-то странно онемела – так бывает при слишком глубоких ранах. Человек не чувствует их, потому что нервные окончания расположены ближе к поверхности кожи. Поверхностная рана болит сильнее, чем глубокая.
Граф ответил Жюстине так, как ответил бы хирург, если бы его спросили, как он делает операции, – спокойным, бесстрастным тоном.
– Он брал у меня кровь и пропускал через фильтр – он считал, что вампирическое безумие вызывается какими-то неизвестными примесями. Затем, тщательно очистив кровь, он вводил ее мисс Вестенра. Уже к этому времени она начала меняться…
– Я помню ее на этом званом вечере, – сказала Мина и вновь взяла кофейную чашку в обе ладони. – Она была почти в лихорадке. Я приписывала это предсвадебному волнению. Я должна была знать – должна была остаться с ней! Всю жизнь я буду винить себя за то, что проглядела эти признаки, не догадалась, что на ней проводят какие-то эксперименты. Ведь доктор Фарадей предупреждал меня о Ван Хельсинге. Но я думала, леди Вестенра не допустит, чтобы Люси причинили вред, и к тому же я тогда еще не слышала о вампиризме. Наутро мы с Джонатаном отправились в свадебное путешествие, а через неделю вернулись в Эксетер, в новый двухквартирный дом, половину которого Джонатан взял в аренду: покупку мы себе пока позволить не могли. Я уже предвкушала, как буду обставлять и отделывать его, чтобы он стал для нас настоящим домом… – С минуту она молчала, глядя на свою чашку. – Но там меня уже ждали письма. Три от Люси – первое самое обыкновенное, разве что немножко бессвязное, но какой девушке не вскружит голову предчувствие скорой свадьбы? Второе уже совсем странное – она писала о ночных кошмарах, в которых она плавала по рекам крови. В третьем она все повторяла, что попала в ад и горит в геенне огненной. Писала, что ее окружают демоны, которые хотят пить ее кровь и пожирать ее душу. Я показала письма Джонатану. Он сказал, что беспокоиться не о чем: Ван Хельсинг ведь рядом, если Люси больна, он наверняка займется ее лечением. Меня насторожили не его слова, а то, как он это сказал. Я помню, мы стояли на кухне, потому что я пока еще не наняла прислугу, и он отвернулся от меня, уставился в окно, выходящее в переулок. Вот тогда я и начала подозревать, что он знал… и не сказал мне о том, какие цели преследуют Ван Хельсинг со Сьюардом. Я отправила телеграмму доктору Фарадею и купила билет на ближайший поезд в Лондон.
Когда я добралась до дома на Керзон-стрит, было уже поздно. – Она перевела взгляд на графа. – Думаю, дальше лучше рассказать вам. Вы были там, а я приехала поздно, слишком поздно, чтобы спасти мою дорогую Люси.
– Моя роль в этой истории не слишком благовидна, – удрученно проговорил граф. – Я говорил им, что мы слишком сильно рискуем, слишком торопимся. Мне было очевидно, что мисс Вестенра теряет рассудок. Хеннесси, ассистировавший им, тоже возмутился – он начал сомневаться в их методах и целях. Но Сьюард с Ван Хельсингом отказались прекратить свои эксперименты, и Холмвуд, который верил в Ван Хельсинга, тоже настаивал. Моррису было все равно – для него это было просто очередное приключение. Меня они слушать не хотели, и тогда я обратился к леди Вестенра. Они с Люси приехали в Карфэкс, чтобы Ван Хельсингу легче было проводить эксперимент. Если бы она осознала всю серьезность положения, то, возможно, заставила бы его прекратить. По меньшей мере, она могла лишить его финансирования. Я как сейчас помню тот день, когда привел ее в комнату, где они в очередной раз вводили Люси мою отфильтрованную кровь. Она взглянула на стул, к которому была привязана ремнями ее дочь, – во время переливания Люси впадала в неистовство, а ведь она становилась все сильнее. Ван Хельсинг боялся, как бы в таком состоянии она не бросилась на нас. Леди Вестенра увидела людей, стоявших вокруг ее дочери, – уважаемых ученых. Увидела, как ее дочь открыла глаза, посмотрела на Ван Хельсинга и закричала. Я уже упоминал, что у леди Вестенра было слабое сердце. Она схватилась за грудь и рухнула на каменный пол. Она изо всех сил пыталась что-то сказать, но не могла. Только беспомощно махала руками. Сьюард бросился к ней, но уже ничего нельзя было сделать – через несколько секунд она была мертва. Ван Хельсинг впал в ярость, в истерику. Обвинил меня в том, что я сорвал ему эксперимент. Моррис выхватил большой кривой нож, который всегда носил с собой в кожаных ножнах, и ударил меня в грудь. Такая рана не могла меня убить, но она лишила меня сил. Они утащили меня в подвал и заперли там, в бывшей кладовой, без помощи, без еды и воды. После чего, видимо, вернулись наверх, в лабораторию… Наверное я этого не знаю, но догадываюсь. И увидели, что Люси нет. Она разорвала ремни, напилась крови своей мертвой матери и исчезла.
