– Как вы убиваете людей? – спросила Мэри. – Я говорю о разрядах электрического тока, если это действительно они. Какой силой вы могли убить тех вампиров, даже не касаясь их?
Айша улыбнулась.
– В храме Изиды меня научили чувствовать энергетические силы Земли и управлять ими. Именно так жрицы могли исцелять себя и других – и убивать тоже, хотя Верховная жрица запрещала нам пользоваться нашей силой для этой цели. Вот почему мои сестры-жрицы пали жертвами римлян. Я одна сумела выжить. Как видите, подобные моральные соображения меня больше не останавливают.
– Что же это за энергетические силы? – спросила Беатриче. – Они имеют какое-то отношение к месмеризму?
Она вспомнила об Элис, которая сейчас, в Лондоне, учится управлять тем, что Мартин называл месмерическими волнами. Может быть, это как-то связано с историей Айши?
– Месмеризм! Чистейшее шарлатанство, – заявил Холли. – Не слушайте никого, кто будет пытаться своими фокусами убедить вас, будто месмеризм – это наука. Разве что наука извлечения денег из карманов простаков!
– Не стоит отрицать то, чего вы не понимаете, – сказала Айша. – Теория месмеризма верна, хотя на практике ее нередко используют мошенники. Вам, мисс Раппаччини и мисс Джекилл, этот стол, эти шкафы с книгами, пол, на котором мы стоим, представляются реальными, сделанными из твердого вещества. Но, уверяю вас, это не так. Они сплетены из энергетических волн, как и вы сами, Холли-скептик. Месмеризм – это низший уровень той науки, которую я изучала на Филах. Даже совсем неопытная восьмилетняя жрица в храме Изиды уже умела создавать иллюзии – настоящим жрицам это было уже ни к чему, их интересовала исключительно манипуляция реальностью. Вся материя – это и есть энергия. Люди утратили это знание, но, может быть, когда-нибудь откроют его заново. Что ж, остается только ждать этого счастливого будущего. А пока, мисс Раппаччини, или, если позволите, Беатриче, – я организую этот комитет. Вторым его членом будет Холли, поскольку каждому комитету необходим скептик, а третьим…
Тут дверь открылась, и вошла фрау Готтлиб.
– Айша? Лео говорит, что Мэри и ее подруги пришли, чтобы просмотреть архивы. Ох, прошу прощения! Я не знала, что у вас совещание.
– …Да, давайте сделаем так: вы, Холли и Ева Готтлиб, которая и будет председателем. Опробуем вашу систему в течение года и посмотрим, действительно ли она лучше моей. Вы довольны, Беатриче?
– Да, мадам президент, – ответила Беатриче. – Именно на это я и надеялась.
Мэри: – Правда?
Беатриче: – Ну, я бы предпочла сама стать председательницей, но просить об этом было бы, пожалуй, уже слишком.
Мэри: – А нужно было попросить. Что она могла ответить – отказать? Или, может быть, протянуть руку и убить нас энергетическими волнами? Знаешь, пожалуй, все-таки хорошо, что ты не стала просить.
Когда Мэри с Беатриче входили в кабинет Айши, Жюстина с Люсиндой спускались следом за Лео Винси в подвал Академии наук. Дойдя до подвальной кладовой, где содержался профессор Ван Хельсинг, они увидели, что рядом сидит фрау Готтлиб с револьвером в руке.
– А вы что здесь делаете, liebling? – спросила она Люсинду. – Вам незачем видеть этого человека.
– Он мой отец, – сказала Люсинда. – Я хочу поговорить с ним.
Фрау Готтлиб покачала головой, однако достала из кармана связку ключей, отперла дверь и впустила их. В комнате, очевидно, хранились документы: вдоль трех стен тянулись полки, заставленные коробками. Свет проходил через единственное маленькое окошечко в дальней стене. Под этим окошечком стояла раскладная кровать с подушкой и одеялом. На ней сидел профессор Ван Хельсинг, сложив руки на коленях, с совершенно невозмутимым видом. Белые волосы, высокий лоб и ясные, спокойные глаза придавали ему сходство с каким-то добрым божеством.
Жюстина не знала, чего ждать, – как поведет себя Люсинда, увидев отца в таком положении? Ван Хельсинг поднялся ей навстречу и сказал:
– Hallo, dochter
[132].
– Je hebt mijn moeder vermoord!
[133] – сказала Люсинда. И вдруг, совершенно неожиданно, изготовилась для прыжка – и бросилась на отца. Лео, обладавший мгновенной реакцией спортсмена, схватил ее за юбку, но ткань затрещала у него в руках. Люсинда обернулась, зарычала и вцепилась ему в лицо ногтями. На мгновение Жюстина остолбенела от изумления, но у нее хватило самообладания, чтобы успеть перехватить Люсинду за талию и крепко держать.
Ван Хельсинг что-то сказал – тихим, успокаивающим голосом. Люсинда ответила – громко, резко, но, поскольку разговор шел по-голландски, Жюстина не имела никакого представления, о чем они говорят. Позже, когда Люсинда уже готовилась к отъезду в Штирию, мы спросили ее об этом, и она ответила: «Он сказал, я должна гордиться тем, что внесла вклад в развитие науки. Сказал, что мы все приносим жертвы во имя блага человечества, во имя прогресса… и он тоже принес жертву. Если бы Жюстина меня не удержала, я бы перегрызла ему горло».
Кое-как, с помощью Лео, Жюстине удалось вытащить Люсинду в коридор. С ее силой это можно было бы сделать и в одиночку, но Люсинда все еще отбивалась, да так, что казалось, будто у нее выросли дополнительные пары рук и ног. У Жюстины было такое ощущение, словно она каким-то чудом поймала легендарного Кракена.
– Что у вас с лицом? – спросила фрау Готтлиб, взглянув на Лео. Жюстина обернулась. По красивой гладкой щеке тянулись четыре красных следа ногтей. – Принести карболку, nein?
[134]
Лео рухнул на стул, на котором только что сидела фрау Готтлиб.
– Просто уведите отсюда эту бешеную кошку. Закройте дверь и дайте мне револьвер. Я постою на страже. Найдите кэб, и пусть мисс Франкенштейн отвезет ее домой, а потом принесите мне бинты.
С чувством облегчения Жюстина усадила Люсинду в кэб и повезла ее обратно в дом графа Дракулы. Пока ехали по улицам Будапешта, она не могла не думать о том, что Мэри сказала ей вчера вечером: что Адам мертв. Она старалась отогнать от себя все чувства, связанные с этой смертью, – потому что, когда она позволяла себе что-то чувствовать, это было не горе и не утрата, а лишь безмерное облегчение. Адам больше никогда ее не потревожит. В конце концов, это, может быть, и к лучшему – теперь он встретится со своим настоящим Создателем и, может быть, найдет наконец мир и прощение, которых он так жаждал. И тогда ведь ничего дурного нет в том, чтобы чувствовать облегчение и даже радость за него? Впервые с тех пор, как она узнала, что Адам жив, мир будто стал ярче и чище, и будущее манило новыми возможностями. Нет, тут вовсе нечего стыдиться!
Когда кэб свернул на Музеум-утца, Люсинда повернулась к Жюстине и сказала:
– А если я вступлю в ваш клуб, мне непременно нужно сразу же ехать в Лондон? Мне кажется, я вначале должна научиться справляться со своей болезнью. Я ведь только что едва не убила своего отца. Если бы ты меня не удержала, то и убила бы… Лаура зовет меня с ней и Кармиллой в Штирию. Мне кажется, это было бы для меня пока что лучше всего.
