– Разумеется, нет. Видите ли, вы лжете совсем иначе, не так, как ваша сестра. Она лжет, чтобы получить желаемое, без колебаний и раскаяния. А вы лжете, чтобы сохранить тот налет респектабельности и благопристойности, который отличает нас от животных. Нет, можете не отвечать – я сделаю то, что вы хотите, и определю вашу сестру в сумасшедший дом. Вы понимаете, что при этом я рискую своей карьерой. Я делаю это не ради вас и даже не ради моей подруги Ирен, а потому что кое-что знаю об Абрахаме Ван Хельсинге, и то, что я знаю, мне не нравится. Он опасный человек – человек, который видит в науке не беспристрастное накопление знаний, а инструмент власти. Такого человека необходимо остановить. Я не хотел бы подвергать опасности вашу сестру, но я вижу, что у нее нет ощущения опасности, такого, как у вас или у меня, – для нее это просто очередное приключение. Я дам ей три дня в Кранкенхаусе. По истечении этого срока я официально переведу ее в другую больницу – а на самом деле, разумеется, верну под вашу опеку. Надеюсь, ей удастся найти эту девушку, мисс Ван Хельсинг, и установить с ней контакт.
Неожиданно он улыбнулся. Словно солнечный луч вдруг пробился сквозь грозовые тучи.
– И, если вы с сестрой еще на какое-то время останетесь в Вене, я буду рад повидать вас снова. Мне кажется, фройляйн, что в каждой из вас есть что-то такое, чего другой недостает, – словно вашей сестре досталась одна половина человеческой психики, а вам другая. Она правду говорит, что вы никогда не плачете?
– Не всем же реветь во все горло по поводу и без, – раздраженно ответила Мэри. Как смела Диана обсуждать ее с этим грубым, неприятным человеком?
– И вам никогда не хотелось ударить кого-нибудь, когда разозлитесь? Или, может быть, пнуть какой-то неодушевленный предмет, стол, например, если вы запнулись об него и ушибли палец?
– Да какой же в этом смысл? – спросила Мэри. – Мне от этого никакой пользы, а стол уж во всяком случае не пострадает. Скорее я сама себе еще больнее сделаю, что за глупости. Хотя…
– Да? – переспросил доктор Фрейд.
– По правде говоря, Диане мне иногда хочется дать затрещину! Когда она ведет себя совсем уж невозможно.
Ужасно неприятно было в этом признаваться, но это была правда.
– Ах, да, Диане. – Психоаналитик смотрел на нее почти сочувственно. – Ну конечно, она пробуждает в вас самые примитивные импульсы. А вы, полагаю, сдерживаете и направляете ее, невзирая на ее сопротивление.
Диана: – Чушь какая.
– Стараюсь, конечно, – сказала Мэри. – Но что вы хотите этим сказать, доктор? Я чувствую, что за этими расспросами стоит какая-то цель, но не могу понять какая.
– К сожалению, не все так просто, фройляйн, – ответил он. – Нет, у меня всего лишь возникла одна идея – даже не идея, а призрак идеи, который тут же исчезает, стоит лишь попытаться сосредоточиться на нем. Мы говорим о человеке – о его «я», «эго». А я полагаю, что это «я» состоит из множества сущностей, борющихся друг с другом. Как я уже упомянул, человеческая психика – это поле битвы. Те, кто получил в этой битве самые тяжкие раны, приходят ко мне или даже оказываются в таких заведениях, как Кранкенхаус Марии-Терезы. Мне кажется, что вы и ваша сестра… Нет, я пока не могу прийти к определенному заключению – слишком мало данных. Вот зайдете ко мне еще раз, и тогда мы, вероятно, еще побеседуем. А сейчас вам пора обедать, и меня жена тоже к обеду ждет. Завтра утром я отвезу вашу сестру в Кранкенхаус – сегодня после обеда позвоню Ирен, и мы обсудим наши планы. Надеюсь увидеть вас снова, фройляйн Джекилл, в те дни, пока вы будете в Вене. И помните – когда у вас найдется время, я сочту за честь послушать что-нибудь о вашем детстве, о ваших снах.
Мэри встала с кушетки. Разумеется, она вовсе не собирается подвергаться психоанализу!
– Благодарю вас, доктор Фрейд, – сказала она вежливо, но без энтузиазма. Если это и есть психоанализ – совать нос в чужие дела, – то он ей совершенно ни к чему. Неужели такая умная женщина, как Ирен Нортон, могла найти в этом что-то интересное и полезное?
Миссис Пул: – Вы совершенно правы, мисс. Человек должен понимать, что можно, а что нельзя, а если не понимает, то никакие комплексы, или как там эти психологи выражаются, его не оправдывают.
Беатриче: – Но доктор Фрейд сделал немало открытий в области человеческой натуры. Вы читали его новую книгу об интерпретации снов?
Жюстина: – Нет, а у тебя она есть?
Беатриче: – Лежит у меня на тумбочке возле кровати. Можешь взять в любое время. Он утверждает, что все наши сны имеют определенное значение – что, если верно интерпретировать их, можно понять свои истинные надежды и желания. Вот тебе, к примеру, что сегодня снилось?
Жюстина: – Какое-то озеро, кажется. Я видела в нем свое отражение, но надо мной сгущались тучи, и вдруг разразилась страшная буря. Хлынул дождь, мне стало холодно, и хотелось есть, и я не знала, куда идти. И в воде отражалось уже не мое лицо…
Беатриче: – Озеро – это символ женственности. Возможно, оно олицетворяет твою мать, а льющийся сверху дождь – мужские законы и правила, которые угнетают женщин? Дождь часто бывает символом отца, а грозовые тучи, разумеется, ассоциируются с богом-отцом Зевсом. То есть твой отец, Франкенштейн, в своем стремлении стать богом нарушил женский закон творения, и в результате появилась ты, такая, как сейчас, – совершенно чуждая той, другой Жюстине.
Кэтрин: – В жизни такой чепухи не слышала.
Фрейд лишь улыбнулся.
– Что ж, фройляйн в таком случае, думаю, наш с вами разговор окончен. Пригласим сюда вашу сестру?
Мэри кивнула и встала. Слава богу, с этим покончено! Правда, теперь предстоит самое трудное. Диана сидела на диване в приемной, закинув ногу на ногу.
– Ну что, всё? Долго же ты там торчала.
– Вы были неправы, фройляйн Хайд, – сказал Фрейд. Казалось, что он смотрит на нее сердитым взглядом из-под нависших бровей, но Мэри видела, что он улыбается. Теперь, когда она узнала его получше, как человек он был ей скорее симпатичен. Похож на ручного медведя: сначала кажется – вот-вот разорвет, но стоит к нему немного привыкнуть, и вот он уже далеко не так страшен. А что касается его теорий – так ей до них нет никакого дела. Ее интересуют факты. Мистер Холмс верит только фактам, а не каким-то туманным гипотезам о человеческой натуре. Вот интересно, что бы он сказал по поводу фрейдовского анализа Дианы – или ее, Мэри.
– Да? И в чем же я неправа? – Диана встала и скрестила руки на груди, как капризный ребенок.
– Я нашел вашу сестру не менее интересной, чем вы.
Диана пожала плечами с равнодушным видом, хотя Мэри видела, что она обижена.
– Подумаешь. Ну так что, мы можем идти? Я есть хочу.
– Да, думаю, мы обо всем договорились, – сказал Фрейд. – Ханна, не могли бы вы сказать вашей хозяйке, что я позвоню ей сегодня, чтобы обсудить детали?
