Наконец настала ночь, ее вторая ночь в Кранкенхаусе. Беатриче, наверное, сочинила бы что-нибудь поэтическое: о ночь, о долгожданный твой приход! Жюстина, должно быть, высказала бы какую-нибудь глубокую философскую мысль. Но Диана была Дианой и потому подумала только: «Ну наконец-то, черт тебя дери!» Если она не установит связь с Люсиндой Ван Хельсинг в эту ночь, другого шанса может и не быть. После полуночи, когда во всем Кранкенхаусе потушили свет, она надела платье сиделки и спрятала свои кудри под белую шапочку, от которой немного чесалась голова.
Вскрыть замок – плевое дело. Бесшумно пройти по коридору. На посту сидела всего одна санитарка и, кажется, что-то вязала. Когда поймешь, что люди обычно не добрые и не злые, а просто им ни до чего нет дела, можно делать что твоей душе угодно, – так, по крайней мере, считала Диана. Подняться по лестнице, встать в нишу. Отсюда видно было охранника, сидящего у двери в женское крыло. Что это он там делает? Прикуривает трубку. Только он поднес спичку, как вдруг – дзынь! Что такое? Звук донесся снизу. Встанет? Нет, только оглянулся обеспокоенно, а потом снова стал прикуривать. Дзынь-дзынь! Ага, теперь дошло. Охранник встал, положил молитвенник на стул, а сверху – коробок со спичками. Звук внизу, значит, нужно выяснить, что происходит. Если кто-то проник в здание (непонятно, каким образом, но мало ли что) и бродит по второму этажу, где содержатся пациенты из состоятельных семей, это никак нельзя оставить без внимания. Диана видела, что он раздумывает, колеблется и, наконец, начинает спускаться вниз. Слава богу, а то у нее всего один ключ остался, скоро нечего было бы вниз кидать! Страшновато было, как бы Клара не заметила пропажу, но она не зря ждала до самого ужина. В залитом бульоном платье Клара не станет разносить еду, а значит, ключи ей до утра не понадобятся.
Охранник отошел от двери, и все его десять стоунов или около того загрохотали по лестнице. Вот и хорошо, что у него такие громкие шаги!
В мгновение ока Диана оказалась у двери в женское крыло. Дело не заняло и минуты. К тому времени, как охранник вернулся, недоумевая, кто это мог раскидать ключи на втором этаже (должно быть, какая-нибудь ночная санитарка, решил он), дверь за ней уже благополучно закрылась.
Щелк! Вот и все – плевое дело. Перед ней тянулся коридор, в точности повторяющий по своей планировке коридор второго этажа, но совсем, совсем на него не похожий! Тут не было никаких деревянных панелей. Стены голые, при дневном свете, наверное, белые. Лунные лучи едва-едва пробивались сквозь окошко в конце коридора. Свет в газовых лампах здесь ночью, очевидно, не убавляли, как на втором этаже, а полностью гасили. В дверях были маленькие окошечки с металлическими решетками, чтобы наблюдать за пациентами. Здесь становилось очевидно, что представляет собой Кранкенхаус по сути: тюрьму.
Как же найти здесь Люсинду Ван Хельсинг? Она знала только, что Люсинда молода – по словам Ирен, всего на несколько лет старше самой Дианы. Ей не приходило в голову, что на всем этаже не будет света. Она думала, что сможет хотя бы разглядеть обитателей палат. Ну что же, придется прибегнуть к более опасному средству. Она будет заглядывать в каждую комнату сквозь решетку. А потом, при необходимости, спрашивать, нет ли здесь Люсинды. С первой палатой все оказалось просто: седые волосы пациентки были видны даже в темноте. У второй решетки она позвала: «Люсинда!», стараясь, чтобы это прозвучало достаточно тихо и в то же время достаточно громко, но ответа не получила. Еще несколько дверей – и тут до нее донесся голос:
– Ik ben hier
[58].
Откуда он? Диана подошла к двери, из-за которой, как ей показалось, долетели эти слова, и окликнула сквозь решетку:
– Я ищу Люсинду. Вы Люсинда Ван Хельсинг?
Ответ прозвучал из-за соседней двери:
– Да, я здесь.
Диана заглянула сквозь решетку. Лунный свет проходил сквозь зарешеченное окошко, и все-таки в палате было темно.
Диана разглядела только белую фигуру, сидящую на кровати. Кроме этой кровати, никакой мебели в комнате не было.
– Я чую твой запах, – донесся шепот. Чей он – белой фигуры? Да, но голос был такой тихий, глухой, что, казалось, будто он доносится прямо из воздуха. – Соль. От тебя пахнет океаном. Я однажды видела океан, в Бергене-ан-Зее. Он большой, очень большой. Я хотела бы в нем утонуть.
Кто это – Люсинда? Но Диана искала пленницу, а это просто сумасшедшая. По-английски она говорила прекрасно, но с каким-то акцентом. Кто она, эта Люсинда, – датчанка, норвежка, еще кто-то? Должно быть, в первый раз она откликнулась на каком-то из этих языков.
– Ты правда Люсинда? – прошептала Диана из-за решетки.
– Нет, – ответила фигура. – Я призрак, осужденный бродить по земле. Или сидеть здесь – возможно, и так.
Да черт возьми! Это Люсинда, или идти дальше искать?
– Тебя прислала Вильгельмина Мюррей? – спросила предполагаемая Люсинда. – Она говорила, что пришлет тебя…
Значит, это точно Люсинда. Пленница… и сумасшедшая! Дело будет еще труднее, чем Диана рассчитывала.
Щелк! Она повернула отмычку, и замок открылся. Но это самое легкое. Диана закрыла за собой дверь и обратилась к фигуре на кровати – очевидно молодой и, кажется, белокурой, хотя в темноте было трудно сказать.
– Меня зовут Диана Хайд. Я из клуба «Афина». Мисс Мюррей переслала нам твое письмо.
Обеими руками, совсем белыми в лунном свете, девушка убрала волосы с лица. Диана увидела темные, окруженные тенью глаза и острые скулы.
– Поздно, поздно, – проговорила девушка замогильным голосом. – Надо было тебе прийти раньше, когда я еще не умерла и не попала в ад.
Как это понимать? Впрочем, ладно. Сейчас это неважно. Дело есть дело, и его нужно закончить, в своем уме эта Люсинда Ван Хельсинг или нет.
– Я пришла сказать, что мы тебя спасем. Мы только пока еще не знаем как.
Несмотря на предостережение Мэри, Диана полагала, что сумеет освободить Люсинду сама. Но вот эту чокнутую? Нет, едва ли.
Люсинда вдруг схватила Дианину руку и стиснула холодными пальцами, неожиданно сильными. Ого, больно!
– Меня скоро не станет. Я уже плыву к дальнему берегу. Я вижу его – черный берег, царство забвения.
– И что это за берег такой? Пусти, мне больно.
Люсинда ослабила хватку.
– Смерть. Мне уже недолго осталось.
Она повернула лицо к освещенному луной окну, и Диана впервые разглядела его как следует. Ей уже случалось видеть такие лица – в Уайтчепеле. Люсинда Ван Хельсинг умирала от голода. Да, еще день-другой, а может, и меньше, – и она умрет.
Значит, либо Диана спасет ее сейчас, либо будет поздно. Диана вздохнула.
– Идем. Я тебя как-нибудь вытащу. На месте сообразим.
– Я не оставлю свою мать, – сказала Люсинда тихим, но совершенно нормальным голосом. – Она напротив, через три двери отсюда.
