И снова послышались ругательства – кто это, все тот же мужчина из окна? Мэри быстро глянула вверх, но его не увидела. Она огляделась. Жюстина дралась с одним из нападавших. Жюстина – и дерется? Когда это Жюстине хоть раз приходилось драться? Да с ее силой она могла одолеть любого мужчину за минуту. А вон там, возле фонтана, еще один – Грета уже целилась в него, но тут Диана подскочила к нему с ножом. Глупая, безрассудная Диана! Неужели нельзя было подождать, пока Грета с ним покончит? Мужчина отмахнулся от Дианы, как от мухи, ударил тыльной стороной ладони. Она отлетела, рухнула на тротуар и осталась лежать у фонтана безжизненным комочком. Диана! Что с ней?
– Мэри, бинты! – крикнула Ирен. – Люсинда ранена. У вас еще остались пули? У меня кончились, а Жюстине нужна помощь.
Ирен бежала к ней. За спиной у нее остались лежать двое мужчин – мертвых. Сколько же их тут еще живых? Кто знает.
– Две пули еще есть, – проговорила Мэри, протягивая Ирен револьвер.
«Бинты… – подумала она. – Ну конечно – для Люсинды».
Ирен схватила револьвер и бросилась к Жюстине – она все еще дралась… до сих пор? Что же это за таинственные противники, которые могут помериться силами с Жюстиной, а получив две пули, идут себе дальше, как ни в чем не бывало?
Но раздумывать об этом сейчас было некогда. Мэри оторвала несколько полос от своей нижней юбки (еще одна нижняя юбка пропала!) и стала перевязывать Люсинде плечо.
– Не шевелитесь! – сказала она. – Вы серьезно ранены – вам нельзя двигаться, не то потеряете слишком много крови. Вы же не хотите умереть?
– Mijn moeder!
[70] – проговорила Люсинда, показывая рукой. Мэри посмотрела туда. Миссис Ван Хельсинг склонилась над мужчиной, который угрожал ее дочери. Что она делает? Мэри не видела… Раздался жуткий звук раздираемой плоти. Миссис Ван Хельсинг подняла голову, и… Ее губы! На них была кровь. Тут же она вновь упала на тротуар, раскинув руки.
– Moeder!
[71] – закричала Люсинда. Не дожидаясь, пока Мэри перевяжет ей плечо, она бросилась к матери и упала на колени рядом с ней.
– Постойте же… – Мэри побежала за ней. Люсинда держала мать за руку. Глаза миссис Ван Хельсинг были открыты, но было очевидно, что ранена она тяжело: вместо шеи было сплошное кровавое месиво.
– Ik hou van je, mijn dochter, mijn liefste
[72], – прошептала она Люсинде. И закрыла глаза.
– Nee! Moeder, nee!
[73] – отчаянно вскричала Люсинда и упала на тело матери. Она плакала – тяжелые рыдания сотрясали все ее тело. Мэри взяла миссис Ван Хельсинг за запястье – нет, ничего. Ни пульса, ни каких-либо признаков жизни. Что же делать? Нужно все-таки перевязать Люсинде плечо, иначе девушка может тоже умереть от потери крови.
– Нужно уходить, – проговорила Ирен у нее за спиной. – Миссис Ван Хельсинг…
– Мертва, – сказала Мэри. – Мне очень жаль.
– Черт и еще раз черт. Я должна была… не знаю. Но они слишком сильны! Теперь с ними покончено – Грета пристрелила последнего, – но, думаю, полиция вот-вот будет здесь. – Ирен опустила револьвер Мэри ей в карман. – Вы можете помочь Люсинде? Нам нужно уходить.
– Я понесу миссис Ван Хельсинг, – сказала Жюстина. Мэри обернулась. Все были здесь – Жюстина, Грета и Диана. Все целы, только на щеке у Дианы алел рубец.
– Хорошо, – сказала Мэри. Но как же помочь этой девушке, согнувшейся в три погибели и рыдающей так, словно у нее сердце разрывается, – да так оно, наверное, и есть? Мэри вдруг с необычайной ясностью вспомнилась та ночь, когда она несколько часов подряд сидела в молчании над мертвым телом матери, а миссис Пул время от времени гладила ее по руке.
– Позвольте, – сказала она Люсинде и взяла ее за руку. – Пожалуйста, мне нужно перевязать вам плечо.
Мягко, осторожно, словно цветок, Жюстина взяла на руки миссис Ван Хельсинг.
Люсинда подняла глаза. В первых лучах рассвета ее лицо представляло собой ужасное зрелище – бледное, все в крови и слезах. Она подняла руку, словно хотела коснуться миссис Ван Хельсинг, и тут же вновь уронила ее на колени. Полным отчаяния голосом она проговорила:
– Теперь моя мать умерла настоящей смертью.
– Идемте, – сказала Ирен. – Если венская полиция застанет нас здесь, нас всех арестуют, а у нас не так много времени, чтобы тратить его на побег из тюрьмы. Нужно уходить отсюда сейчас же.
Мэри держала Люсинду под руку, одновременно и поддерживая, и волоча за собой. Они торопливо двинулись через площадь – Ирен впереди, Жюстина с миссис Ван Хельсинг на руках, Грета – замыкающая, все еще с пистолетом в руке.
Стало светлее, и теперь, проходя мимо мужчин, лежавших на тротуаре, Мэри лучше разглядела их. Рослые, грубые, сильные, кто-то с бородой, кто-то без, все в потрепанной одежде, словно какие-нибудь обнищавшие рабочие. Почему они на них напали? Их послал кто-то из Societé des Alchimistes? Может быть, это дело рук Генриха Вальдмана?
Мэри торопливо шагала следом за Жюстиной, держа Люсинду под руку. Они пересекли площадь и свернули в переулок, к которому направлялись с самого начала.
Ирен повела их по какому-то лабиринту узких, кривых улочек, под балконами, под веревками с мокрым бельем. Они вышли к конюшням – Мэри сразу поняла, что это именно они: длинные ряды лошадиных стойл и каретных сараев. После такой безумной ночи запах лошадей казался таким будничным, нормальным, успокаивающим.
– Герман! – крикнула Ирен. – Герман! Должно быть, спит еще, – добавила она. – Сейчас ведь… сколько? Пять утра?
Мэри взглянула на часы – да, почти пять. Над крышами домов едва виднелся желтый краешек солнца. Из стойла выбежал какой-то мужчина – в одной рубашке, подбородок в мыле.
– Мадам Нортон! – сказал он. Потом заговорил по-немецки, и Ирен отвечала ему тоже по-немецки, а потом они вместе скрылись в стойле. Мэри огляделась вокруг, ища, где бы присесть. У нее кружилась голова, а Люсинда, судя по тому, как тяжело она опиралась на ее руку, вот-вот готова была упасть. Когда же они все ели в последний раз?
Напротив стойла стояла скамейка – наверное, с нее взбираются на лошадь, а может, куют или еще что-нибудь, – она довольно смутно представляла, что еще можно делать с лошадьми. В Лондоне просто подзываешь кэб, и все.
– Давай присядем, – сказала она Жюстине. – Мы все, кажется, с ног валимся.
Правда, по самой Жюстине этого было не видно – казалось, она может так простоять весь день, с мертвой женщиной на руках и с абсолютно бесстрастным лицом – а это значило, что она тоже на грани отчаяния. Мэри хорошо знала Жюстину и могла судить о ее настроении: неподвижность и молчание – плохие признаки. Люсинда тоже стояла молча и смотрела в землю. У Греты были темные круги под глазами. У одной только Дианы был совершенно свежий вид – словно она могла бы повторить все еще раз при необходимости, несмотря на рубец на щеке, который быстро менял цвет – теперь он переливался самыми красочными оттенками синего и зеленого.
