Они поздоровались, и тетушка перевернулась на спину. Она уставилась на них, мгновение ее лицо ничего не выражало, а потом она ухмыльнулась:
– Каролин! Натали! Спасибо, спасибо, что пришли меня навестить. Спасибо.
Тетушка всегда горячо благодарила их за визит. Натали раньше думала, что это смешно, но потом поняла, что нет, совсем нет. Это душераздирающе. Тетя Бриджит жила взаперти, в ужасном месте, без человеческого общения, не считая медсестер, докторов и других пациентов. Помимо внутреннего дворика, куда пациентам разрешалось выходить на часовую прогулку в хорошую погоду, мир тетушки был блеклым, пустым и лишенным всякого смысла.
– Мне вчера приснился кошмар, – сказала тетя Бриджит тихо, будто не хотела, чтобы услышали соседки. – Я была коброй в корзине, и меня оттуда вытянула монашка. Я вонзила клыки в ее руку.
Натали сглотнула ком в горле. Тетушкины сны всегда приводили на ум пугающие, яркие образы.
Тетя Бриджит ухмыльнулась, а потом продолжила:
– Когда я укусила ее, она обратилась в голубку.
Мама и Натали обменялись взглядами, и мама кашлянула.
– Это пугающе, тетушка.
Тетя Бриджит замолчала, абсолютно, и замерла, как статуя, только губы ее шевелились.
Такое часто случалось. Тетушка уходила… куда-то. Натали всегда гадала, куда именно: в прошлое, в будущее, в глубины собственного воображения? Через пару секунд она обычно возвращалась в настоящий момент.
Мама нарушила молчание:
– Натали теперь работает в газете.
Тетя Бриджит не ответила, будто не услышала, помолчав еще несколько секунд. Потом посмотрела Натали в глаза с мрачным видом и дотронулась до ее щеки. Тетушка проговорила тонким голосом:
– Никому не доверяй.
Натали вздрогнула.
Почему она так сказала?
Ее мать, уже отлично научившаяся не обращать внимания на тетины странности, стала дальше рассказывать, как хорошо Натали пишет, а потом упомянула папу. Мама прочитала его последнее письмо тете Бриджит, а Натали все размышляла, почему тете на ум пришла фраза «никому не доверяй».
– Я скучаю по Августину, – сказала тетя Бриджит, голос ее сорвался. – Он хороший брат. Я хотела бы… хотела бы… – Губы тетушки задрожали, и лицо сморщилось в плаче.
Мама обняла ее, а плач перешел в рыдания. Тетушка спрятала лицо в маминых руках, как ребенок. Она говорила что-то, повторяла снова и снова, и Натали никак не могла разобрать слова.
– Что она говорит?
– Я хотела бы, чтобы он помог мне поправиться, – сказала мама.
Натали покачала головой, жалея, что не может помочь тетушке. Папа и правда всегда умел помочь, по крайней мере, пытался, и она понимала, почему тетя Бриджит зовет его.
Мама утешала тетушку, пока та не успокоилась. И тут же она сказала, что хочет спать.
Безумие, странное, страшное и непредсказуемое.
Они вскоре ушли и на выходе обнаружили, что их ждал ливень. Спеша на трамвайную остановку, они прижимались друг к другу, соединив свои зонтики, чтобы создать большой щит от дождя.
– Тетушка мне что-то странное сказала. Ты ее слышала? «Никому не доверяй».
Мама вздохнула.
– Почти все слова тетушки странные.
Натали стряхнула капли с зонта.
– Я знаю, но это казалось очень… конкретным. Тебе не кажется?
– Не знаю.
Вот так всегда с мамой. Если она о чем-то не хочет говорить, то это как вести диалог с горгульей с собора Парижской Богоматери.
Мамино бескомпромиссное молчание только придало Натали смелости.
– Вы с папой никогда мне не рассказывали, – начала она, – как тетушка оказалась в лечебнице Св. Матурина.
– Это сложно, ma bichette, – мама посмотрела ей в глаза. – Она считает, что у нее видения. И она пыталась утопить человека из-за них.
Глава 11
Рука Натали ослабла, и она чуть не выронила зонт.
– Видения? Какие… какие видения у нее были?
Мама посмотрела на людей на остановке: молодой мужчина в очках читает Маркса, влюбленная парочка увлечена друг другом, мать держит за руки двоих детей – мальчика и девочку, весело поющих на другом языке – польском, кажется.
– Это произошло, когда она жила в доме мадам Плуфф, – сказала она, понижая голос. – Однажды ночью она пропала, и нашли ее, когда она пыталась утопить в Сене мужчину. К счастью, рядом оказался полицейский, успевший вмешаться.
Натали попыталась представить эту картину, но не могла. Это казалось невозможным. Ее тетя была костлявой и хрупкой и была такой, сколько она ее помнила.
– Как у тетушки хватило сил на то, чтобы утопить человека?
– Она прыгнула на него со спины, когда он склонился над перилами моста, – мама изобразила, как наклоняются через перила, чтобы посмотреть вниз. – Завязалась борьба, и каким-то образом они оба оказались в реке. Он не умел плавать, а она пыталась удержать его голову под водой.
Это Натали могла представить, потому что даже в психиатрической лечебнице тетя проявляла жестокость, во всяком случае, следы жестокости. Глаза тети Бриджит вспыхивали диким огнем каждый раз, когда она заговаривала о своих снах.
– Тетя Бриджит была непоколебима, – добавила мама тихо и мрачно. – Она утверждала, что видела, как мужчина бросил в реку младенца.
– И?
– Они искали три дня. Никакого младенца не нашли ни в Сене, ни в округе. И никто не заявлял о пропаже младенца. И мужчина не был преступником.
Натали вбирала в себя слова, как губка, впитывающая пятно крови.
– Какая жуть. Бедный!
Она размышляла, что с ним стало и смотрел ли он когда-то после этого случая с моста, не проверив сначала, кто стоит поблизости.
– И тетю Бриджит заперли навсегда из-за одной ошибки, хоть и ужасной? В конце концов, она же не убила его, а просто сильно напугала…
Она осеклась, отвлекшись на рой вопросов в голове: «Тетя Бриджит оказалась в лечебнице Св. Матурина потому, что пыталась кого-то убить, или потому, что верила в реальность своего видения?».
Женщина смотрела, как дети прыгали по луже.
– Твой отец решил, что так лучше всего. Мадам Плуфф была душкой, но она… не могла предоставить тетушке необходимого ухода. И мы не могли. Ты понимаешь это, да?
Не успела Натали ответить, как подошел трамвай, обрызгав грязной водой из лужи мамино платье, оранжевое с узором из серых завитушек. Мама нагнулась, чтобы посмотреть на пятно, и уронила сумку в лужу. Дверь трамвая распахнулась, и мама сокрушалась об испачканных платье и сумке, всходя на ступеньку. Натали вздохнула. У нее еще было столько вопросов, но она знала, что мама ни на один не ответит в общественном транспорте, где могут услышать другие люди. Мама была чопорной, когда дело касалось обсуждения семейных дел, даже если подслушать ее могли только незнакомцы.
