Натали, уже понемногу приходя в себя, обернулась и увидела, что почти все в комнате смотрят на нее. Толпа была очень плотная, а комната – слишком темна, чтобы рассмотреть лица в задних рядах. Но у нее не было сомнений, что смотрели и они.
«Что я сделала? Что они видели?» Вопрос увял у нее на языке, когда она заметила, что все отводят глаза. Мать с ребенком, стоявшие за ней в очереди, исчезли. Она оглядела комнату. Заметила растоптанный желтый цветок у двери, такой же, как у нее в загадочном букете.
Натали смотрела на раздавленный цветок на полу и вспоминала последнюю пару минут. Она помнила, как входила в морг, как вскрикнула маленькая девочка; помнила, что испугалась от неожиданности и прикоснулась к стеклу. И, конечно, помнила галлюцинацию, осознанный кошмар, или как его еще назвать.
Все это она помнила хорошо, достаточно хорошо.
Снова повернувшись лицом к двери, она погладила лепестки цветов трясущимся пальцем. «Так почему я тогда не могу вспомнить, откуда у меня эти цветы?»
Глава 2
Натали уставилась на дверь, на точку чуть повыше клубка змей Медузы.
А затем одна из них зашипела на нее.
Она подпрыгнула. «Это невозможно».
Невозможно ли? Гляди, что случилось с витриной. Или не случилось. Она не знала, чему верить. Натали протянула руку, чтобы провести по змее, но быстро отдернула. Что если прикосновение к двери опять забросит ее в это… это место?
Она сглотнула и отошла на шаг, и в этот миг кто-то распахнул дверь.
– Я вас испугал? Боюсь, эта дверь заедает в жару. – Молодой работник морга жестом пригласил ее войти. Вблизи она увидела, что ему слегка за двадцать лет, ростом он на пару сантиметров ниже ее и у него самый идеальный на свете нос, а также немного кривой верхний клык, очаровательный своим несовершенством.
– Вижу, вы купили цветы у мадам Валуа?
Она переступила через порог, вздрогнув, когда проходила мимо Медузы.
– Я… не знаю…
Он закрыл дверь.
– У той старой женщины, которая продает цветы у морга.
– Видимо, так, – сказала Натали. Она засунула руку в карман и поняла, что монет стало меньше. Наверное, так и было. – То есть да.
– Извините, – сказал он и улыбнулся. – Откуда вам знать ее имя? Я забыл, что не все тут проводят дни и ночи.
– Не считая мертвецов, – сказала Натали, наконец не забыв улыбнуться.
Он вскинул красивую бровь:
– Остроумно. И, кстати, об именах – вы мадемуазель?..
– Боден. Натали Боден.
– Очень приятно, – сказал он, протягивая руку. От него пахло чем-то ароматным – что-то такое древесное с лемонграссом? – Я Кристофер Ганьон, представитель префектуры полиции в морге, и хотел бы задать вам пару вопросов. Следуйте за мной, s’il vous plaît
[1]. – Он становился серьезнее с каждым словом.
Она пожала его руку, молча извиняясь за свою вспотевшую ладонь.
– Месье Ганьон, я… я здесь просто для того, чтобы посмотреть, как и все остальные. Что вы хотите знать?
Вместо ответа он повел ее по извивающемуся коридору.
Она вдохнула, с облегчением отметив, что в воздухе не пахнет тухлым мясом. Запах был резкий, но терпимый: смесь едва заметного разложения и химикатов.
Они прошли мимо открытой двери. Она заметила парня, обмывавшего костлявое мужское тело, и ахнула; тот посмотрел на нее и быстро захлопнул дверь. Завернув за угол, она увидела открытый выход. Двое мужчин несли носилки. «Нашли его в гостиничном номере», – сказал один из них, когда они пронесли мимо пухлое тело, накрытое простыней, и вошли в комнату с табличкой «Аутопсия».
Натали показалось, что ее желудок выдернули наружу, а потом запихнули обратно.
– Мадемуазель…
Она перевела взгляд с месье Ганьона на комнату аутопсии и обратно на месье Ганьона.
– Ничего. Я в порядке.
Он кивнул и зашел в тусклую комнату без окон, но со столом и двумя стульями, неудобными на вид, и набитым доверху книжным шкафом со всякой всячиной, от путеводителей по Парижу до потрепанных романов. На верхней полке виднелись большие серые обложки с пометкой «Фотографии», упорядоченные по годам, начиная с 1877-го.
– Так… жертва убийства. Вы ее тоже сфотографируете? Или только если ее никто не опознает? – Натали показала на книги.
– Мы всех фотографируем, – сказал он сухо, подходя к столу. Как будто это не было захватывающим делом – каталогизировать трупы. Как будто у каждого трупа, проходящего через морг, не было своей истории.
Напротив книжного шкафа было единственное украшение на стене – грубая репродукция картины, изображающей аутопсию. Группа мужчин стояла вокруг тела, пока один готовился сделать надрез, а другой скручивал сигарету.
Месье Ганьон пригласил ее присесть и, если пожелает, положить цветы на краешек стола. Она так и поступила. Он устроился за столом напротив нее, собирая какие-то бумаги и перекладывая их, возможно, усерднее, чем требовалось. В нем проглядывало стеснение, которое он тщательно прятал; он старался, как она догадалась, выглядеть старше. Его большие голубые глаза обладали такой остротой, будто замечали все сразу, как птицы.
– Аутопсия на картине? – кивнула она на нее.
– Отвратительно, не правда ли? – сказал месье Ганьон, поглаживая подбородок. – Подарок одного уличного художника, который продает картины тут, поблизости. Это репродукция другой картины, думаю. Как бы то ни было, мы здесь с вами не для того, чтобы обсуждать искусство, мадемуазель Боден.
А, он один из этих мужчин, что любят напускать на себя «официальный вид», как Натали это называла. Такой же, как тот напыщенный, раздражительный работник магазина на втором этаже Le Bon Marché, прогнавший ее из пустого читального зала «только для мужчин».
– Так что мы будем обсуждать? – Натали откинулась на спинку стула.
– Мы будем обсуждать жертву убийства. – Он придвинул к себе чернильницу. – Моя обязанность – задокументировать свидетельства опознания.
Она сглотнула, хотя во рту у нее было сухо.
– Я не могу ее опознать.
– Но вы выглядели так, будто узнали ее, – сказал он, сцепляя руки в замок на столе.
Дыхание Натали сбилось. Она чувствовала себя почти обнаженной, будто сидела в задранном до колен платье.
Разумеется, она не могла рассказать ему, что произошло, и, пока сама не разобралась с этим, лучшим выходом было притвориться, что ничего необычного не произошло. Ей нужно отсюда убраться, пока он не засыпал ее вопросами.
– Я незнакома с ней и сегодня впервые в жизни ее увидела. Могу я идти? Мне нужно работать.
