«Моя Агнес.
Я совершила это над тобой. Не прощай меня, потому что я сама себя не прощу никогда. Обещаю, что буду искать справедливости для тебя и никогда больше не отказываться от своего дара. Все, что к нему прилагается, и штраф, который плачу,.. я получаю за свою вину».
Она поймала взгляд Роже, который быстро моргал и изо всех сил старался не плакать. «Я обещаю присматривать за Роже».
Натали встала и прикоснулась к холодным ладоням Агнес, сложенным в молитвенном жесте. «Спасибо тебе за все».
Мама встретилась с ней глазами, и Натали ответила кивком. Они направились к выходу из полной людей квартиры, как вдруг кто-то дотронулся до ее плеча.
Симона.
Она стояла в платье из черного кружева, которое идеально облегало ее силуэт, и благоухала розовой водой.
Как же Натали скучала по этому аромату!
– Мне так жаль, – сказала Симона. Луи стоял рядом с ней и мрачно повторил те же слова.
– Я… я… Спасибо, – она сглотнула слезы. Это уже слишком: Симона, здесь и сейчас. – Спасибо вам обеим.
Боясь разрыдаться и выставить себя дурой, она резко отвернулась. Мама не видела, что она остановилась, и уже вышла за дверь.
– Я буду присматривать за Селестой завтра днем, – крикнула ей в спину Симона. – Пожалуйста… пожалуйста, заходи.
Натали прикусила щеку и снова повернулась лицом к Симоне.
– Зайду.
На следующий день, после обеда, Натали постучала в дверь квартиры Маршанов. Она опустила руку в карман платья, но земли из катакомб там не было – так она делала уже который раз за последние дни. Она решила сходить завтра в катакомбы за новой горсткой. Ей нужно успокоиться любым возможным способом, даже если это наполненная землей склянка.
Симона открыла дверь быстро, даже слишком быстро, будто ждала, держа ладонь на дверной ручке. Глаза ее были тусклы, а слабой приветственной улыбке недоставало Симониной искры.
Натали не была готова к состоянию квартиры, когда вошла. Немытая посуда, разбросанная по стульям и дивану одежда, валяющиеся бумаги – и все это в доме, обычно прибранном чище, чем ее собственный. Свечи горели перед небольшим изображением страдающего Христа и еще одним – Богородицы с нимбом. Темное настроение висело в воздухе, скорбь, смешанная со страхом и угасающей надеждой.
Дверь в комнату Селесты, которую раньше с ней делила Симона, была приоткрыта. Натали слышала хриплое, размеренное дыхание спящего там ребенка.
– Мне так жаль Селесту. Мама сказала, что ей даже хуже, чем раньше.
– Oui, – сказала Симона ровным тоном. Она села на обитый гобеленовой тканью стул, подвинув свернутую в рулон блузку. – Какое-то время ей становилось лучше, потом – снова хуже, затем опять лучше. Сейчас только хуже и хуже. Доктор приходит каждый день, но нам, наверное, придется отвезти ее в больницу.
Натали сидела в центре дивана, не прямо рядом со стулом Симоны, но и не так далеко.
– Я молюсь за нее каждый вечер.
– Спасибо, – сказала Симона.
Неясное молчание повисло между ними. Минуты шли.
А может, лишь секунды.
Натали сплела пальцы, изучая их, крутя друг вокруг друга.
– Итак, – начала Симона, – Агнес. Я… даже не знаю, с чего начать. Я ее не очень хорошо знала, а теперь ее лицо стоит у меня перед глазами, стоит мне закрыть веки.
Натали сглотнула.
– У меня тоже.
– Как только я услышала об Агнес, поняла, какой глупой была наша ссора… И мне стыдно, что это продолжалось так долго.
– Согласна. – Натали не могла заставить себя поднять глаза на Симону, потому что боялась расплакаться. Она и так плакала слишком много за последние дни. Она смотрела прямо перед собой. – Я не дотрагивалась до стекла ради Шарлотт. Мне нужно было проветрить голову. Но ради Агнес… – голос ее сорвался.
Симона села с ней рядом и обняла, а Натали склонила голову на ее плечо. Они помолчали. Молчание это было уютным. Когда Натали почувствовала, что собралась с силами, она рассказала Симоне все, что случилось, начиная с проведенного вместе с Агнес дня до видения в морге и разговора с Кристофом после него.
– Так много изменилось этим летом, – сказала Натали.
Симона расплела кончик своей косы и стала заново заплетать светлые пряди.
– По крайней мере, я – это все еще я, а ты – все еще ты. Мы вместе выросли и по-прежнему вместе растем.
– И когда это закончится?
– Надеюсь, никогда.
Натали покачала головой.
– Если нам будет по шестьдесят лет и ты продолжишь работать в кабаре, а я – одеваться как мальчишка-посыльный, то это может стать проблемой.
Они посмеялись вместе, возможно, громче, чем шутка того заслуживала.
Это было приятно.
– Луи рассказывал тебе, как случайно меня встретил?
Симона кивнула.
– Когда ты шла к гипнотизеру, что… как это было?
Когда Натали объяснила, что Симона, вообще-то, была «вместе» с Натали во время ее полугипноза, Симона остолбенела.
Невысказанная бережность обрамляла время их примирения так, как робкий пианист боится в полную силу играть Моцарта или Шопена, когда делает это впервые. Каждое предложение сближало их.
В конце концов они обе рассказали друг другу, что случилось с момента их ссоры в музее Гревен, – эта размолвка, хоть и длилась всего несколько недель, казалась такой же долгой, как одна из папиных морских экспедиций. Чем больше они говорили, тем легче становилось. В какой-то момент Селеста проснулась, и Симона спела им с Натали глупую песенку про тигра и щенка, которую узнала из нового представления в Le Chat Noir.
Селеста приподнялась и захихикала.
– Научишь меня ее петь?
– И меня, – добавила Натали. – Я буду петь Стэнли. Уверена, что он будет рад послушать про тигров и щенят.
Симона рассмеялась.
– Ради моей сестры и кота моей лучшей подруги? Конечно же.
Пока она разучивала с ними слова песенки, вина схватила Натали, как судорога. Растерзанное тело Агнес везли в Байе, чтобы предать земле, а они здесь учили глупые песни. Это же неправильно?
Может, и неправильно. А возможно, это просто способ пережить случившееся и вспомнить, хотя бы на несколько мимолетных секунд, какова нормальная жизнь.
Глава 32
Она не писала репортаж из морга в день, когда там была Агнес. Кристоф отправил весточку месье Патиноду, и Кируак замещал ее в тот день. Она все еще не прочитала эту статью.
Ей с трудом давалось написание последующих репортажей из морга, и путь до Le Petit Journal теперь казался бесконечным. Возможно, из-за ее настороженности. Даже с полицейским сопровождением она осознала, что изучает лицо каждого встречного мужчины, которого только можно рассмотреть, думая, не он ли тот, кто забрал у нее Агнес. И она все запускала руку в карман, ища склянку с землей из катакомб, которой не было.
