– Возможно, я стерлась из памяти Криспина, – улыбается женщина.
– Что вы, Кармен Салват, – говорю я. – Здравствуйте. Как поживаете?
20 августа 2018 года
Выходим из кондиционированной прохлады отеля «Шанхай Мандарин» и увязаем в липком зное и обожании флешмоба – такого уровня поклонения литератору я еще не испытывал. Увы, обожание изливается отнюдь не на меня. Над толпой повисает истошный вопль: «Ни-и-ик!» Ник Грик, возглавляющий нашу колонну из двух писателей, живет в Шанхае с марта – изучает кантонский диалект и собирает материал для нового романа об Опиумных войнах. Гиена Хэл старательно поддерживает связи с местным литературным агентом, и у Ника в «Вэйбо» уже четверть миллиона китайских подписчиков. За обедом он упомянул, что теперь ему приходится отбиваться от предложений стать фотомоделью. «Мне очень неловко, – скромно признался молодой талантливый автор. – Даже не представляю, как отреагировал бы на это Стейнбек». Я натянуто улыбаюсь: Скромность, сводная сестра Тщеславия, – большая пройдоха. Несколько массивных охранников прокладывают нам путь сквозь толпу очаровательных черноволосых китайских поклонников и поклонниц с книгами в руках: «Ни-ик! Ни-и-ик! Подпиши!» Многие размахивают огромными цветными фотографиями, чтобы гениальный американский писатель поставил автограф прямо на своем изображении. Мне очень хочется выкрикнуть: «Это же американский империалист! Вспомните о Далай-ламе на лужайке у Белого дома!» Мы с мисс Ли, моим эльфом из Британского совета, следуем за свитой Ника Грика; к счастью, к нам не пристают. Если я случайно попаду в кадры телехроники, все решат, что я – его отец. Но мне, любезный читатель, это совершенно безразлично. Пусть Ник наслаждается быстротечной славой. А мы с Кармен через шесть недель переедем в апартаменты нашей мечты, с видом на Пласа-де-ла-Вилья в Мадриде. Когда мой старый приятель Юэн Райс об этом узнает, он просто взорвется от зависти и превратится в зеленое облачко спор, хотя сам он – дважды лауреат премии Бриттана. А я смогу более или менее равномерно распределить свое время между Лондоном и Мадридом. Испанская кухня, дешевое вино, много солнечного света и любовь. Любовь. Свои лучшие годы я потратил на Зои и совершенно позабыл, как прекрасно любить и быть любимым. В конце концов, что значит мыльный пузырь неверной славы по сравнению с любовью прекрасной женщины?
Ну же? Я вас спрашиваю.
Мисс Ли провожает меня в глубину выставочного комплекса, где проходит Шанхайская книжная ярмарка; просторный зал ожидает основных докладчиков – воротил международного издательского бизнеса. Кто его знает, может быть, именно здесь в пятидесятые годы прошлого века председатель Мао излагал свои «глубоко продуманные» экономические диктаты. Сегодня сцену украшают джунгли орхидей и поясной портрет Ника Гика десятиметровой высоты. Мисс Ли ведет меня через весь зал к противоположной двери, и мы направляемся к месту встречи с моими читателями; моей проводнице приходится несколько раз спрашивать дорогу, и наконец нам удается отыскать нужное помещение где-то в цокольном этаже. Больше всего оно напоминает подсобку или чулан. Из тридцати расставленных в нем стульев заняты только семь. Не считая меня, в помещении присутствуют улыбчивый ведущий, неулыбчивая переводчица, нервная мисс Ли, мой дружелюбный редактор Фан в майке с надписью Black Sabbath, двое молодых людей с болтающимися на шее пропусками сотрудников Шанхайской книжной ярмарки и девица, о которой в прошлом сказали бы, что она «евразийского происхождения»: маленького роста, похожа на мальчишку, в ботанских очках и с бритой головой – этакий электротерапевтический шик. Над головой гудит вентилятор, разгоняя густой горячий воздух; мигает полоска флуоресцентной лампы; стены все в пятнах и потеках, как в давно не чищенной духовке. Я с большим трудом перебарываю искушение встать и уйти, понимая, что последствия такого поступка обойдутся мне куда дороже, чем пара неприятных часов. Британский совет наверняка заносит строптивых авторов в черный список.
Ведущий по-китайски благодарит присутствующих и произносит краткую вступительную речь. Затем я читаю отрывок из «Эхо должно умереть»; перевод проецируется на экран у меня за спиной. Этот же отрывок я читал на фестивале в Хей-он-Уай, три года назад. Охренеть, с тех пор, как меня в последний раз издавали, прошло уже три года. Забавным эскападам Тревора Апворда на крыше поезда «Евростар», похоже, не удается развеселить мою избранную аудиторию. Может быть, перевод превращает сатиру в трагедию? Или остроумие Херши не сумело взять языковой барьер? Закончив чтение, выслушиваю хлопки четырнадцати ладоней, сажусь на место и наливаю себе минеральной воды. Жутко хочется пить. Вода выдохшаяся, со вкусом дрожжей. Хочется верить, что она не из шанхайского водопровода. Ведущий улыбается, благодарит меня по-английски и задает те же вопросы, которые мне задают с того дня, как я прилетел в Пекин: «Какое влияние на ваше творчество оказали работы вашего знаменитого отца?»; «Почему роман „Сушеные эмбрионы“ имеет симметричную структуру?»; «Какие истины следует китайскому читателю искать в ваших романах?». Я отвечаю то же самое, что отвечаю с того дня, как прилетел в Пекин. Моя неулыбчивая, напоминающая паучка переводчица без труда излагает мои ответы по-китайски, поскольку вчера уже несколько раз их излагала. Электротерапевтическая девица деловито их записывает. Ведущий спрашивает: «А вы читаете рецензии на ваши произведения?», и поезд моих мыслей устремляется к Ричарду Чизмену, однако сталкивается со злосчастным визитом в Боготу на прошлой неделе и сходит с рельсов…
Гребаная поездка вышла донельзя удручающей, любезный читатель. Несколько месяцев Доминик Фицсиммонс, используя все возможные связи, договаривался о встрече с коллегой из колумбийского Министерства юстиции, чтобы мы с Мэгги, сестрой Ричарда, обсудили в соответствующих инстанциях условия репатриации. Однако в последнюю минуту выяснилось, что упомянутый чиновник «недоступен». Вместо него на встречу прислали какого-то молокососа, придушенного пуповиной. В течение нашей двадцатисемиминутной аудиенции он постоянно куда-то названивал и дважды назвал меня «ми-и-истер Чи-и-измен», а Ричарда – «заключенный ‘Ерши». Пустая трата времени! На следующий день мы навестили беднягу Чизмена в центральной тюрьме. Он страдал от истощения, опоясывающего лишая, геморроя, депрессии и выпадения волос, но в этой тюрьме на две тысячи заключенных имеется только один врач, который потребовал пятьсот долларов за осмотр состоятельного заключенного-европейца. Ричард просил принести ему книги, бумагу и карандаши, однако отверг мое предложение купить лэптоп или айпад, объяснив, что их отнимут охранники. «И решат, что я богач, – пояснил он каким-то надломленным голосом. – А тех, у кого водятся денежки, заставляют покупать страховку». Банды заправляют всем в тюрьме, в том числе и торговлей наркотиками среди заключенных. «Не волнуйся, Мэгги, – сказал Ричард сестре. – Я к этой дряни не прикасаюсь. Иглы здесь грязные, к наркотикам подмешивают всякую гадость, а если попадешь в долг к дилерам, то пиши пропало, из тебя душу вытрясут. Вдобавок тогда мне не видать досрочного освобождения». Мэгги держала себя в руках, стараясь не огорчать брата, но, как только мы вышли за ворота тюрьмы, отчаянно разрыдалась. Моя совесть корчилась в муках, будто ее жахнули электрошоком. И до сих пор корчится.
