Холли печально глядит в свой бокал:
– Многие хотят верить и верят в экстрасенсорные способности. Такие читатели зацикливаются на моей книге, поэтому меня обвиняют в том, что я эксплуатирую легковерных. Причем обвиняют те, кого я искренне уважаю. Но представь, Криспин, что все это действительно произошло. Что у тебя есть такое же… твердое знание, которое невозможно ни изменить, ни поправить, скажем, в отношении Джуно или Анаис? Вот что бы ты подумал? Ура, я экстрасенс?
– Ну, это зависит от… – Я задумываюсь о подобной возможности. – Нет. Холли, прости, но я спрошу, как врач в поликлинике: как долго длились эти симптомы?
Она прикусывает губу, мотает головой:
– Они и не прекращались. Лет в шестнадцать-семнадцать, когда на меня наваливались всякие знания того, что еще не произошло, – примерно каждые несколько недель, – я в ужасе бежала домой, заползала в кровать под одеяло и засовывала голову в спортивную сумку. Я никогда и никому об этом не рассказывала, кроме двоюродной бабушки Эйлиш. Да и что было говорить? Все бы решили, что мне недостает внимания. В восемнадцать я стала уезжать из дома – летом собирала виноград в Бордо, а зимой работала в Альпах. По крайней мере, вдали от дома меня не мучило знание того, что Брендан свалится с лестницы или что Шерон попадет под автобус.
– Значит, твой дар предвидения не работает на большом расстоянии?
– Обычно нет.
– А свое будущее ты предвидишь?
– Нет, слава богу.
Помедлив, я повторяю вопрос:
– Так вот, Роттнест?
Холли трет усталые глаза:
– Ну, тогда потрясение было очень мощным. Иногда ко мне приходит знание о прошлом. Оно завладевает мной, я вроде как становлюсь… Нет, тут без дурацких терминов не обойтись. В общем, я как бы транслирую некое сознание или душу того или иного места.
Бармен смешивает коктейль в шейкере; Холли смотрит на него оценивающим взглядом.
– Надо же, парень знает свое дело.
Я нерешительно спрашиваю:
– Тебе известно о синдроме множественной личности?
– Да. Я даже писала об этом курсовую. В девяностые годы синдром переименовали в диссоциативное расстройство идентичности, но даже по меркам психиатрии его клиническая картина весьма размыта. – Холли теребит сережку. – Допустим, это в некоторой степени объясняет случившееся на Роттнесте, но как объяснить предвидение? Мистера Шарки? Ифу? Когда она была совсем ребенком, мы приехали в Брайтон, на свадьбу к Шерон; Ифа решила пойти погулять и заблудилась, а нечто моими устами назвало номер комнаты, в которую она случайно забралась и не могла открыть захлопнувшуюся дверь. Как я это узнала, Криспин? Как я могла такое выдумать?
Какие-то бизнесмены из Юго-Восточной Азии разражаются громким смехом.
– А что, если твоя память меняет местами причину и следствие?
Холли озадаченно смотрит на меня, потом все с тем же озадаченным видом допивает вино.
– Вот, например, кофе этой самой Ребекки. Обычно наш мозг сперва наблюдает за падением чашки, а потом создает воспоминание об этом событии. А вдруг некий нейронный сбой заставляет твой мозг совершать эти операции в обратном порядке? То есть воспоминание о разбившейся чашке создается прежде, чем воспоминание о чашке на краю стола? В таком случае возникает уверенность, что действие Б произошло раньше действия А.
Холли смотрит на меня как на слабоумного:
– Дай монетку.
Я выуживаю двухфунтовую монету из интернациональной груды мелочи, скопившейся в кошельке, и протягиваю Холли. Она кладет ее на левую ладонь, потом средним пальцем правой руки касается какой-то точки на лбу.
– А это зачем? – спрашиваю я.
– Не знаю. Просто помогает. В буддизме упоминается третий глаза в центре лба, но… погоди. – Она закрывает глаза, склоняет голову набок. Как собака, вслушивающаяся в тишину. Привычные шумы бара – негромкие разговоры, звон льда в бокалах, «My Wild Irish Rose»
[86] в исполнении Кита Джарретта – то накатывают волной, то стихают. Холли возвращает мне монету. – А теперь подбрось. Выпадет орел.
Подбрасываю монету:
– Орел. – Ну, пятьдесят на пятьдесят.
– И сейчас будет орел, – сосредоточенно говорит Холли.
Подбрасываю монету:
– Орел. – Один к четырем.
– На этот раз решка, – говорит Холли, не отнимая пальца ото лба.
Подбрасываю монету: решка.
– Три из трех возможных. Неплохо.
– Теперь опять орел.
Подбрасываю монету: орел.
– Решка, – говорит Холли.
Подбрасываю монету: решка.
– Как ты это делаешь?
– Давай попробуем последовательность, – говорит Холли. – Орел, орел, орел, решка… снова решка, но… на колени? Криспин, а на колени-то зачем?
– Как видишь, я сижу, а не стою на коленях!
– Да ну тебя! Итак, три раза орел, два раза решка – в таком порядке.
Подбрасываю монету: орел. И еще раз: орел. Как она это делает? Тру монету о рубашку, будто оцарапанный диск, потом подбрасываю: орел, как она и предсказала!
– Хитро придумано, – говорю я, но мне не по себе.
Холли обижает мое замечание.
– Теперь два раза решка.
Подбрасываю монету: решка. Девять из девяти. Подбрасываю в десятый раз; монета падает на пол, закатывается под кресло, я ее достаю, отмечаю, что там снова решка, и запоздало соображаю, что стою на коленях. Холли сидит с таким видом, будто ей сообщили ответ элементарной загадки.
– Вот оно что. Монетка укатилась.
Я сажусь на место и молчу – боюсь заговорить.
– Вероятность угадать результат десяти бросков составляет тысяча двадцать четыре к одному, – сообщает Холли. – Еще два броска, и она возрастет до четырех тысяч девяноста шести к одному. Попробуем?
– Не надо, – напряженно говорю я и смотрю на нее. Кто такая Холли Сайкс? – А вот на колени… Как ты…
– Может быть, твой мозг тоже ошибочно считает воспоминания предвидением. – Холли Сайкс похожа не на фокусника, только что продемонстрировавшего сложный трюк, а на очень усталую и изможденную женщину, которой не мешало бы чуть-чуть прибавить в весе. – О господи, зря я это. И не смотри на меня так…
– Как?
– Все, не будем больше об этом. И вообще, мне пора спать.
Мы молча выходим к лифтам. Два терракотовых воина в фойе, судя по выражению их лиц, не слишком высокого мнения обо мне.
– У тебя миллионы поклонников, которые верят каждому твоему слову и на все согласны, лишь бы увидеть нечто подобное, – говорю я. – А я – старый сволочной циник, ты же знаешь. И зачем ты мне все это показала?
