Холли расстроенно смотрит на меня:
– Надеялась, что ты поверишь.
– Во что? В твоих радиолюдей? В то, что было на Роттнесте? В то…
– Помнишь, как в Хей-он-Уай мы с тобой раздавали автографы в книжной палатке? Мы тогда сидели в двух шагах друг от друга, и у меня возникло некое знание. Очень четкое. О тебе.
Двери лифта закрываются. Вспоминаю, как Зои в период увлечения фэншуй утверждала, что лифт – челюсти, пожирающие удачу.
– Обо мне?
– Да. Очень странное. И с тех пор оно не изменилось.
– И что же тебе открылось? Говори, не томи.
Она нервно сглатывает:
– Паук, спираль, одноглазый тип.
Жду разъяснений. Она молчит.
– И что все это значит?
– Понятия не имею, – удрученно говорит Холли.
– Но потом ведь становится понятно, что имеется в виду?
– Обычно да. В конце концов. Но вот это… тут все как-то затянуто.
– Паук, спираль, одноглазый тип… Что это? Список покупок? Название танцевальных па? Строчка из дурацкого хайку?
– Честное слово, если бы я знала, то сказала бы.
– А вдруг это просто какая-то случайная хрень?
Холли с легкостью соглашается:
– Возможно. Да. Да, конечно. Не бери в голову.
Из лифта выходит старик-китаец в розовой рубашке «Лакост», светло-шоколадных брюках и туфлях для гольфа. С ним под руку идет модельной внешности блондинка в неглиже из паутины и золотых монет; на лице – какой-то инопланетный макияж. Парочка сворачивает за угол.
– Может, это его дочь, – замечает Холли.
– Вот ты говоришь, оно не изменилось. Это как? – спрашиваю я.
Холли, наверное, жалеет, что завела разговор на эту тему.
– В Картахене, в президентском дворце, у меня возникло точно такое же ощущение. И я слышала те же самые слова. И на острове Роттнест тоже. Еще до того, как я стала… вещать. И теперь то же самое, если я настроюсь на твою волну. Фокус с монеткой я показала для того, чтобы тебя подготовить, чтобы ты серьезно воспринял эти слова: спираль, паук, одноглазый тип. Вдруг когда-нибудь… – Она пожимает плечами. – Вдруг пригодится?
Лифты тихо гудят в турбошахтах.
– Но какой смысл в этом знании, если оно такое непонятное? – спрашиваю я.
– Не знаю, Криспин. Я же не оракул. Если б я знала, как все это прекратить, то так бы и сделала.
С языка неудержимо срываются глупые слова:
– Ну, ты на этом неплохо заработала.
На лице Холли последовательно отражаются изумление, обида и раздражение, и все это за пять секунд.
– Да, я написала «Радиолюдей», сдуру решив, что если Джеко жив, если он где-то там… – она сердито обводит рукой бескрайнюю панораму за окном, – то, может быть, он это прочтет или кто-то, возможно, узнает его по описанию и свяжется со мной. Полная фигня, конечно, потому что Джеко наверняка давным-давно нет в живых, но я не могла иначе. Я смирилась с видениями, я живу им вопреки. И не смей говорить, что я на них наживаюсь! Не смей, слышишь?!
– Да. – Я закрываю глаза. – Прости. Я не это имел в виду… Я…
Мои преступления, мои проступки. Им несть числа…
Слышу, как закрываются двери лифта. Ну вот. Она ушла.
Бреду по коридору в номер, на ходу отправляю Холли эсэмэску с извинениями. Завтра утром, когда мы оба выспимся, я ей позвоню и мы встретимся за завтраком. На дверной ручке моего номера 2929 висит черная сумка с шитыми золотом рунами; вышивка аккуратная, сделана с душой. В сумке книга под названием «Твой последний шанс», имя автора – Солей Мур. Никогда о ней не слышал. Или о нем. Полная хрень, это сразу ясно. Ни один уважающий себя поэт не проявил бы такой тупости и не стал бы воображать, что я стану читать невесть кем подсунутые сонеты только потому, что их положили в расшитую золотом сумку. Интересно, как эта особа узнала номер моей комнаты? А, ну мы же в Китае. Без подкупа не обошлось. Неужели взятки берут даже в гостинице «Шанхай Мандарин»? Да какая разница? Я устал, как последняя сволочь. Вхожу в номер, швыряю в мусорную корзину книжонку в расшитой сумочке, с наслаждением опустошаю переполненный мочевой пузырь, заползаю в постель и проваливаюсь в сон, как в карстовую воронку…
17 сентября 2019 года
Встречался ли вам, любезный читатель, более одинокий дорожный знак, чем тот, который указывает, что Фестап на севере, шоссе Калдидалур ведет на восток, а до Тингведлира на западе – 23 километра? В Англии двадцать три километра, даже кружным путем, означали бы двадцать минут езды, но я выехал из туристического центра в Тингведлире полтора часа назад. Гудроновая трасса сменилась проселочной дорогой, вьющейся по взгорью к каменистому плато у чугунно-серых гор под бурлящими клубами облаков. По какой-то неведомой прихоти я останавливаю арендованный «мицубиси», выключаю двигатель, взбираюсь на каменистый пригорок и сажусь на валун. Ни телеграфного столба, ни линии электропередач, ни деревца, ни кустика, ни овец, ни ворон, ни мух; только пара пучков жесткой травы и одинокий писатель. Пейзаж из «Падения дома Ашеров». Или терраформированная колония на одной из малых лун Сатурна. Полная противоположность Мадриду в конце лета. Интересно, как там Кармен? Впрочем, я тут же напоминаю себе, что меня это больше не касается. А ведь это ее идея – перед началом фестиваля в Рейкьявике поездить на автомобиле по Исландии. «Царство саг, Криспин! Потрясающе!» Я, конечно же, старательно все разузнал, подготовился, заказал жилье и машину и даже взялся читать «Сагу о Ньяле», но восемь недель назад в Лондоне раздался телефонный звонок. Я сразу понял: дурные вести. Холли назвала бы это Знанием, с большой буквы. С Зои мы расходились предсказуемо и долго, а вот декларация независимости из уст Кармен прозвучала как гром среди ясного неба. Ошарашенный и уязвленный, трепеща от страха, я попытался возразить, что именно совместное преодоление препятствий и обустроенный быт укрепляют взаимоотношения, но мой страдальческий лепет становился все бессвязнее, ибо жизнь разваливалась на глазах, а небосвод рушился.
Ладно, хватит. Добрая женщина любила меня целых два года.
А Чизмен уже третий год считает дни в аду.
Немного погодя с шоссе Калдидалур сворачивает колонна полноприводных джипов. Я по-прежнему сижу на валуне. Вымораживаю задницу. Туристы глядят на меня сквозь заляпанные грязью окна; шины плюются гравием, вздымают клубы пыли. Ветер бьет по ушам, желудок благодарно принимает чай, а… А больше ничего. Жутковато. Сдабриваю местную микрофлору винтажной писательской мочой. У дорожного указателя высится горка камней, собранных за долгие века. Добавь туда еще камешек и загадай желание, наставлял меня Эрвар, но не вздумай взять из кучи даже крошку щебня – за это духи проклянут и тебя, и весь твой род. Здесь верится в это загадочное предостережение, не то что в Рейкьявике. На востоке, за ближней горной грядой, китовым ребром белеет кромка ледника Лаунгйёкюдль. Все известные мне глетчеры выглядят замызганными ледовыми наростами в сравнении с этим исполином… Будто некая ледяная планета размозжила свой череп о Землю. В Хэмпстеде, читая в сагах о героях, которых отправляют в изгнание, я представлял себе этаких развеселых Робин Гудов в мехах; однако in situ
[87] убеждаюсь, что изгоев в Исландии de facto
[88] обрекали на смерть. Ладно, пора двигаться. Кладу камешек в общую кучу, вижу, что там поблескивают и монетки. На побережье я бы так не поступил, но тут вытаскиваю бумажник, чтобы вытряхнуть из него мелочь…
