«Богом клянусь, Айрис, – тем же вечером писал мне Аднан по электронной почте, – когда я пришел в кабинет для беседы с пациентом и его осмотра, моей первой мыслью было: „Провидец? Ерунда! Этот парень выглядит честнее моего бухгалтера!“ И тут вдруг, будто я произнес это вслух, Оскар Гомес мне ответил: „Между прочим, доктор Буйоя, мой отец был бухгалтером, так что, возможно, честность я унаследовал от него“. И как после этого было ставить ему какой-то диагноз? Я, правда, надеялся, что ненароком упомянул о бухгалтере вслух, но в дальнейшей беседе Гомес ссылался на события из моей жизни в Руанде, о которых я рассказывал разве что вам и моему психоаналитику во время учебы». Спустя два часа Аднан прислал мне еще один мейл, где сообщалось, что пациенты «Коупленд-хайтс» поклоняются своему новому собрату как божеству. «Это как в „Проблеме Воормана“, – писал Аднан, имея в виду рассказ Криспина Херши, которым мы с ним оба восхищались. – Я знаю, как мои дедушка и бабушка назвали бы Гомеса на языке йоруба, но врачу психиатрической лечебницы не пристало всерьез говорить о колдовстве по-английски. Прошу вас, Айрис, помогите!»
Veni, vidi, non vici
[92]. К тому времени, как я отыскала свою машину на залитой дождем стоянке, я промокла насквозь, а потом, забираясь внутрь, еще и порвала колготки. Меня обуревали гнев, отчаяние и ощущение собственного бессилия. Полная неудача. Тут дзынькнул сигнал эсэмэски.
Поздно Маринус поздно. Миссис Гомес тебе поверила?
Смысл происходящего тут же стал очевиден, будто кубик Рубика, сложившийся сам собой. Было ясно, что мой планшет взломан хакером из Хищников, злорадствующим анахоретом, который, утратив осторожность, дал о себе знать. Я отправила ответ, отчасти блефуя:
Хьюго Лэм похоронил совесть но она пока не умерла
Вполне возможно, что «святой Марк», пообещавший проводить Оскара Гомеса по Лестнице Иакова, – это Маркус Анидр, анахоретский псевдоним Хьюго Лэма. Планшет минуту-другую лежал на моей липкой от пота ладони, а потом на нем высветилось сообщение:
Совесть для костяных часов Маринус. Ты проиграла женщина
Итак, мой блеф сработал, если, конечно, неизвестный собеседник не блефовал в ответ. Впрочем, любой Хищник, действуя в одиночку, не упустил бы возможность высмеять мою ошибку, а выражение «ты проиграла, женщина» полностью соответствовало составленному Л’Охкной психологическому портрету Хьюго Лэма, типичного женоненавистника. Пока я размышляла, как бы использовать этот контакт, явно не санкционированный ни Константен, ни Пфеннингером, пришло третье послание:
Твое будущее Маринус в зеркале заднего вида
Я инстинктивно пригнулась, чуть повернула зеркало, чтобы лучше разглядеть заднее стекло. На нем блестели капли дождя. Я включила «дворники», чтобы протереть…
Стекло у переднего пассажирского сиденья разлетелось тысячей крошечных градин, а зеркало над головой превратилось в сверхновую из пластика и стеклянной крошки. Осколок пластиковой шрапнели, размером с отстриженный ноготь, вонзился мне в щеку.
Я в испуге скорчилась на полу. Рассуждая логически, я понимала, что если бы снайпер действительно хотел меня убить, то я бы уже была по ту сторону Мрака. На всякий случай я еще пару минут не распрямлялась. Атемпоральность нейтрализует яд смерти, но не лишает ее жала, а извечная жажда жизни не исчезает даже у нас.
«Именно поэтому мы и не прекращаем Войну», – напоминаю я себе спустя четыре дня, в доме 119А. За окном серая муть, как под толстым слоем льда. Мы воюем ради Оскара Гомеса, его жены и его троих детей. Ведь никто, кроме нас, не поверит в анимацид, планомерно осуществляемый синдикатом похитителей душ, то есть анахоретами, а то и Хищниками-фрилансерами, охотящимися в одиночку. А если бы мы тратили свои метажизни лишь на приумножение богатств, одурманенные жаждой наживы и власти, все зная и ровным счетом ничего не предпринимая, то были бы виновны в психозотерическом уничтожении невинных.
Жужжит сигнал – вызов Осимы. Хватаю планшет, как взволнованный игрок, роняю, поднимаю и читаю:
Сделано. Без проблем. Аркадий возвращается. Слежу за хрупкой надеждой.
Я с облегчением вздыхаю полной грудью. Итак, Вторая Миссия приблизилась еще на один шаг. В окно сочится утренний свет. Натужно гудят и клацают старинные водопроводные трубы дома 119А. Слышу шаги, шум сливного бачка, хлопанье дверцы шкафчика. В двух или трех комнатах от моей уже встал Садакат.
– Шалфей, розмарин, тимьян… – Садакат, наш смотритель и будущий предатель, срывает с грядки сорняк. – А тут, чтобы было совсем как в «Скарборской ярмарке», я посеял петрушку, но ее сгубили недавние заморозки. Некоторые травы менее выносливы. Ничего, я еще раз посею. В петрушке много железа. Вот здесь репчатый лук и лук-порей, эти всегда хорошо растут. И я возлагаю огромные надежды на ревень. Помните, доктор, какой ревень мы выращивали в больнице Докинса?
– Пироги с ревенем помню, – улыбаюсь я.
Мы разговариваем тихо. Несмотря на моросящий дождь и весьма хлопотливую ночь, Аркадий, мой собрат-хоролог, занимается гимнастикой тайчи среди миртов и кустов ведьминой лещины в садике на крыше.
– А здесь будет грядка клубники, – показывает Садакат. – Три вишневых деревца я опылю кончиком кисточки, ведь здесь, в Ист-Сайде, маловато пчел. О, смотрите! На клен-момидзи прилетел виргинский кардинал. Я купил книжку про птиц, так что я теперь их всех знаю. Вон там, на крыше монастыря, обосновались плачущие горлицы. А скворцы вьют гнезда у нас под карнизом. Правда, приходится все время за ними подчищать, но их помет – прекрасное удобрение, так что я не жалуюсь. А тут пахучие травы: душица, хойя. Эти шипастые прутики станут душистыми розами, шпалеру обовьют жимолость и жасмин…
Мелодичные волны англо-пакистанского говора Садаката постепенно выравниваются.
– Да вы просто волшебник!
Садакат мурлычет от удовольствия:
– Зелень всегда растет. Не надо ей мешать.
– Нам давно следовало бы устроить сад на крыше.
– Вы слишком заняты спасением душ, доктор. Вам некогда думать о таких вещах. Перекрытия пришлось усилить, вот это было сложновато…
Осторожней, мысленно предупреждает Аркадий, иначе он будет рассказывать о несущих стенах, опорах и балках до тех пор, пока жить не захочется.
– …но я нашел одного польского инженера, он предложил такие несущие конструкции…
– Ваш садик, Садакат, – просто оазис покоя, – прерываю я. – Он будет радовать нас долгие годы.
– Столетия, – говорит Садакат, стряхивая капельки тумана с буйных седеющих кудрей. – Вы ведь хорологи.
– Будем надеяться.
Сквозь узорную кованую решетку в монастырской стене видна улица четырьмя этажами ниже. По ней медленно ползут автомобили, тщетно гудят. Их обгоняют зонты, под которыми прячутся невидимые сверху пешеходы; зонты шарахаются в разные стороны, уступая дорогу любителям бега трусцой, движущимся, как всегда, наперерез движению. Примерно на одном уровне с нами на той стороне улицы старуха в шейном ортезе поливает бархатцы в ящике за окном. Пелена туч затягивает нью-йоркские небоскребы на уровне тридцатого этажа и выше. Если бы Кинг-Конг сегодня взобрался на Эмпайр-стейт-билдинг, здесь, внизу, в это никто бы не поверил.
