– Безусловно, нелепо вешать эту мазню бок о бок с шедевром, но Си Ло, наш основатель, настоял, и ради него мы всё так и оставили.
В дверях у астролябии появляется Садакат с подносом напитков. Желающих отведать яйца Бенедикт по-прежнему нет.
– Ну, кто где сидит? – осведомляется Садакат.
Холли садится на стул в торце стола, поближе к выходу.
Садакат спрашивает:
– Вам, разумеется, классическую ирландскую смесь, мисс Сайкс? Ваша матушка ведь родом из Ирландии?
– Да, – говорит Холли. – Спасибо.
Садакат ставит на стол чайник с «ивовым» орнаментом, чашку с таким же рисунком, молочник и сахарницу. Мой зеленый чай настаивается в черном чугунном чайнике, принадлежавшем Чодари Маринусу два моих возрождения назад. Аркадий пьет кофе из пиалы. Садакат водружает в центр стола зажженную свечу в витражном стаканчике:
– Чтоб было повеселее. А то в пасмурный день здесь как в склепе.
В параллельном мире он был бы дизайн-наци, мысленно вздыхает Аркадий.
– Спасибо, Садакат, – говорю я. Наш помощник, страшно довольный, удаляется.
Холли складывает руки на груди:
– Ну, давайте уже. Не тяните. У меня…
– Мы пригласили вас сюда, – начинаю я, – чтобы познакомить с нами и нашей космологией. С атемпоралами и с психозотерикой.
Прямо как на бизнес-семинаре, Маринус, замечает Аркадий.
– Погодите, – говорит Холли. – Ничего не понимаю. Что еще за атемпоралы?
– Уколите нас, и потечет кровь, – говорит Аркадий, обеими ладонями сжимая пиалу с кофе, – пощекочите, и мы засмеемся, отравите, и мы умрем… но после смерти вернемся. Вот Маринус, например, проходила через это… тридцать девять раз, верно?
– Сорок, если считать бедную Хайди Кросс, убитую в бунгало близ острова Шеппи.
Холли смотрит на меня, то ли рассчитывая услышать, что это просто шутка, то ли ожидая услышать мой безумный смех.
– Я-то, можно сказать, новичок, – говорит Аркадий. – Это мое пятое воплощение, и смерть каждый раз выбивает меня из колеи. Попадаешь во Мрак, а там эти бесконечные дюны…
– Что еще за мрак? – спрашивает Холли. – Какие бесконечные дюны?
– Тот самый Мрак, – поясняет Аркадий, – между жизнью и смертью. Мы видим его с Высокой Гряды. Прекрасный и пугающий ландшафт. Ветер с суши сгоняет бледные огоньки душ к Последнему Морю, которое, разумеется, вовсе не море, а…
– Погодите… – Холли подается вперед. – Значит, вы умерли? И видели все это своими глазами?
Аркадий отпивает кофе из пиалы, утирает губы:
– Да, мисс Сайкс. На оба ваши вопроса я отвечу «да». Но каждый раз Ветер с моря относит наши души назад, независимо от нашего желания. За Высокую Гряду, к Свету. А потом раздается грохот, будто… целый город падает и разбивается вдребезги. – Аркадий поворачивается ко мне. – Правда ведь?
– Ну, примерно так. И мы попадаем в новое тело. Как правило, в истерзанное болезнью тело ребенка, душа которого уже отлетела.
– Там, в кафе, – Холли поворачивается ко мне, – вы сказали, что такие, как Хьюго Лэм, анахореты, бессмертны «на определенных условиях». Вы такие же, как они?
– Нет. Мы непреднамеренно движемся по спирали смертей и возрождений. Мы не знаем, чем и как это объяснить. Мы не жаждали такой доли. Наши первые «я» умерли самой обычной смертью, попали во Мрак, вот как описал Аркадий, а через сорок девять дней вернулись в мир живых.
– И после этого мы обречены раз за разом возрождаться. – Аркадий, волнуясь, то распускает, то снова стягивает волосы в хвост. – Новое тело растет, взрослеет, умирает – бац! – и мы снова во Мраке. Затем – вжух! – через сорок девять дней мы пробуждаемся здесь, иногда в теле противоположного пола, чтобы совсем уж запутаться.
– Но самое главное – за свою атемпоральность расплачиваемся только мы сами, – поясняю я Холли. – По биологическому типу мы, если так можно выразиться, – травоядные.
Снизу с улицы доносится скрежет тормозов.
– Значит, анахореты – плотоядные? – спрашивает Холли.
– Все до единого. – Аркадий задумчиво проводит пальцем по краю пиалы.
Холли трет виски:
– Вампиры, что ли?
– Ну вот, опять это слово на «вэ»! – стонет Аркадий.
– Да, они вампиры, но лишь метафорически, – поясняю я. – Они выглядят как нормальные – или не вполне – представители любой подгруппы рода человеческого, ну там сантехники, банкиры или диабетики. К сожалению, они ничуть не похожи на злодеев из фильмов Дэвида Линча. Будь это так, нам было бы куда легче работать. – Я вдыхаю горьковатый аромат зеленого чая и предвосхищаю следующий вопрос Холли: – Они питаются душами, мисс Сайкс. Хищники декантируют души, а для этого похищают людей, в идеале – детей… – Я выдерживаю ее встревоженный взгляд, потому что она, естественно, тут же вспоминает Джеко. – А потом умерщвляют их.
– Что не есть хорошо, – говорит Аркадий. – Поэтому Маринус, я и еще несколько человек, не ждущие никаких благодарностей – в основном атемпоралы, которым помогают и наши единомышленники из обычных людей, – считаем необходимым уничтожать Хищников. Обычно Пожиратели Душ нам не досаждают – они охотятся в одиночку, считают себя уникальными и действуют беспечно, как мелкие воришки, которые не верят в магазинных охранников. Основная проблема возникает, когда Хищники сбиваются в стаю. Именно поэтому началась наша Война.
– Мы здесь из-за одной такой стаи, мисс Сайкс. – Я отпиваю чай. – Из-за анахоретов Часовни Мрака, созданной Слепым Катаром из монастыря Святого Фомы на Зидельхорнском перевале.
– А поскольку такое длинное название на визитную карточку не уместишь, – Аркадий сплетает пальцы, выворачивает ладони и вытягивает руки над головой, – то они именуют себя просто анахоретами.
– Зидельхорн – это гора, – говорит Холли. – В Швейцарии.
– Да, и довольно высокая, – добавляю я. – А еще этим именем называют перевал в Северной Италии, известный задолго до того, как им воспользовались римские легионеры. С девятого по самый конец восемнадцатого века монастырь Святого Фомы служил пристанищем для путников в швейцарском кантоне Вале. А примерно где-то после тысяча двести десятого года некий Слепой Катар стал проводником во Мрак.
Холли обдумывает этот исторический экскурс:
– Мрак – это то, что лежит между…
– Жизнью и смертью, – подсказывает Аркадий. – Хорошо, что вы так внимательно нас слушаете.
– А что такое катар? – спрашивает Холли.
– В двенадцатом и тринадцатом веках катарами называли лангедокских еретиков, – поясняю я. – Они утверждали, что мир создан не Богом, а дьяволом, что все вещественное – порождение зла и что Иисус – это человек, а вовсе не Сын Божий. Католическая церковь, разумеется, объявила подобные воззрения ересью. В тысяча сто девяносто восьмом году папа Иннокентий Третий, позарившись на земли, где проживали катары, объявил Альбигойский крестовый поход. Французский король, не желая отвлекаться от прочих неотложных дел, отправил на юг баронов с севера Франции, дабы они очистили земли от катарской ереси и подчинили бунтующий регион французской короне. Но, как известно, ересь неистребима. Чем жестче ее искореняли, тем упорнее она расползалась. Примерно в тысяча двести пятом или тысяча двести шестом году Слепой Катар перебрался в монастырь Святого Фомы, что в кантоне Вале. Нам не удалось установить ни его настоящего имени, ни чем его привлек Зидельхорн, ни что заставило его заняться изучением феноменов и ноуменов, природы вещества, логоса, разума, души и Мрака. О нем говорится лишь в одном письменном источнике. В истории епископальной инквизиции, составленной Мехтильдой Магдебургской в семидесятые годы тринадцатого века, упоминается, что в тысяча двести пятнадцатом году некоего Слепого Катара с Зидельхорнского перевала приговорили к смертной казни за колдовство. В ночь перед казнью его заперли в монастырской келье. – Мне невольно вспоминается Оскар Гомес. – А к рассвету он оттуда исчез. Мехтильда полагала, что отступника вызволил князь Тьмы, сам Сатана.
