– Господин Силом Давыдов. Силом? Какое-то чужеземное имя. Правда, Клара?
Адрес Давыдова был вполне респектабельным: Средний проспект Васильевского острова.
– Может быть, это друзья дяди Петра? – предположила я.
– С ним в карете госпожа Давыдова, – добавила Галина.
Внезапно отринув нерешительность – как выяснилось впоследствии, под воздействием увещания, – Василиса воскликнула:
– Проси же скорей! Господи, что о нас подумают? Бедняжка там совсем закоченела!
– Простите, сударыни, что мы явились без приглашения, – зычно произнес подвижный мужчина с роскошными бакенбардами, одетый в темный костюм чужеземного покроя. – Каюсь, виноват. Сегодня утром, прежде чем отправиться в церковь, я написал вам уведомительное письмо с просьбой о визите, но тут мальчишку на конюшне лягнула лошадь, пришлось посылать за доктором, и среди всей этой кутерьмы я совершенно позабыл отправить к вам слугу. Позвольте же представиться, сударыни, Силом Давыдов, к вашим услугам. – Он с улыбкой вручил Галине свою шляпу. – Русских кровей по отцу моему, местом своего обитания я избрал Марсель, впрочем, и не только оный. Однако же я отвлекся… – Уже тогда я отметила, что в его русской речи звучат китайские интонации. – Позвольте представить вам мою жену. Прошу любить и жаловать, Клодетта Давыдова. А вам, мадемуазель Коскова, – он наставил на меня набалдашник трости, – моя жена известна под псевдонимом Холокаи, он же – ее девичья фамилия.
Все это было весьма неожиданно. Я действительно переписывалась с неким К. Холокаи, автором философского трактата о трансмиграции душ, но мне и в голову не приходило, что мой корреспондент – не мужчина, а женщина. Смуглое, оживленное лицо госпожи Давыдовой намекало на левантийское или персидское происхождение. На ней было шелковое платье цвета голубиного крыла, а шею обвивало ожерелье белого и черного жемчуга.
– Госпожа Коскова, – обратилась она к Василисе, – мы очень признательны за ваше гостеприимство в студеный зимний день. – По-русски она говорила медленнее мужа, но так четко выговаривала слова, что ее слушали с особым вниманием. – Нам бы, конечно, следовало дотерпеть до завтра и пригласить вас к себе, но поскольку всего час назад имя Коскова прозвучало в беседе с профессором Обелем Андроповым, я сочла это неким знамением.
– Профессор Андропов – наш знакомый, – заметила моя приемная мать.
– Великий знаток классических языков, – добавила я.
– О, да! Профессор Андропов объяснил, что под инициалом «К» скрывается Клара, а по дороге домой я взглянула в окно кареты и увидела, что мы проезжаем мимо церкви вашего батюшки. Меня охватило неудержимое желание узнать, дома ли вы и соизволите ли нас принять, поэтому я не… – Тут Клодетта обратилась к мужу по-арабски, желая уточнить перевод нужной русской фразы.
– Не удержалась от искушения, – подсказал Силом Давыдов.
– Очень… очень любезно с вашей стороны… – Василиса моргала, удивленно разглядывая совершенно незнакомых чужестранцев, которых почему-то пригласила в дом. – Мы всегда рады гостям. Мой муж скоро придет, а вы пока устраивайтесь поудобней, прошу вас. У нас, конечно, не дворец, но…
– Ни в одном дворце меня не принимали с таким радушием. – Силом Давыдов оглядел нашу гостиную. – Моя жена мечтала познакомиться со своим петербуржским корреспондентом с того самого дня, как я решил посетить Петербург.
– Совершенно верно, – подтвердила Клодетта, отдавая Галине свою белую меховую муфту. – И, судя по изумлению мадемуазель Косковой, мы обе пребывали в уверенности, что наш адресат – мужеска пола. Я правильно предположила, мадемуазель Коскова?
– Вы правы, госпожа Давыдова, – сказала я, предлагая гостям присесть.
– Все это похоже на нелепый фарс, – улыбнулась Клодетта.
– Какой-то перевернутый мир, – вздохнул Силом Давыдов. – Женщины вынуждены отвергать свою сущность из боязни, что их идеи будут осмеяны или отвергнуты.
Мы задумались о справедливости этого замечания.
Василиса, вспомнив о своих обязанностях хозяйки, сказала:
– Клара, душенька, вели, чтобы протопили получше. И пусть Галина принесет чаю.
– По большей части я имею дело с морем, сударь, – говорил Силом Давыдов; к визиту незваных гостей мой приемный отец отнесся благосклонно, и теперь вместо чая с пирожными мужчины угощались коньяком и сигарами, которые Силом презентовал Дмитрию. – Я занимаюсь морскими перевозками, фрахтом, верфями, кораблестроением, страхованием… – Он неопределенно махнул рукой. – В Петербург я прибыл по приглашению Адмиралтейства, а потому не смею вдаваться в подробности. Поскольку нам придется провести здесь по меньшей мере год, власти любезно предоставили в мое распоряжение особняк на Среднем проспекте. Скажите, госпожа Коскова, возможно ли нанять здесь слуг, которые были бы и расторопны, и честны? В Марселе, стыдно сказать, подобное сочетание встречается столь же редко, как зубы у курицы.
– Черненко помогут, – успокоила Василиса. – Дядя Дмитрия, Петр Иванович, и его жена всегда как-то находят зубастых несушек. Верно, Дмитрий?
– Зная своего дядю, могу вас заверить, что он их не только отыщет, но и обернет золотым руном. – Дмитрий с наслаждением затянулся сигарой. – А вы, госпожа Давыдова, чем намерены заняться в наших студеных северных краях?
– О, у меня душа исследователя. Как и у моего мужа, – со значением произнесла Клодетта Давыдова. Поленья в печи рассыпали искры. – Впрочем, сначала мне нужно закончить комментарий к «Метаморфозам» Овидия. Я лелеяла надежду, что мой корреспондент, некий господин Косков, снизойдет до ознакомления с моими заметками…
Я тут же сказала, что почту это за честь и что мы, потаенные ученые дамы, должны всегда поддерживать друг друга. Затем я спросила, передали ли господину Холокаи мое послание, отправленное минувшим августом на адрес российского посланника в Марселе.
– Разумеется, – ответила Клодетта. – И мне, и мужу, который не меньше меня увлекается философией, было весьма любопытно ознакомиться с вашими воззрениями касательно Мрака.
Василиса заинтересованно осведомилась:
– А что это за мрак, душенька?
В беседах с приемными родителями я старалась избегать как откровенной лжи, так и уклончивости, но было решительно невозможно обсуждать с глубоко верующими людьми проблемы атемпорального существования во вселенной, лишенной Бога и Божественного. Пытаясь изобрести какое-нибудь приемлемое объяснение, я мельком взглянула на Силома Давыдова. Он сидел, полузакрыв глаза, а на его челе – там, где, как мне помнилось по предыдущим восточным возрождениям, находится глазная чакра, – сияла точка. Я посмотрела на Клодетту Давыдову. На ее челе светилась такая же точка. Что-то происходило. Мои приемные родители застыли восковыми персонами. Лицо Василисы хранило сосредоточенное выражение, но сознание ее отключилось. Или его отключили. В пальцах Дмитрия все еще дымилась сигара, а сам он сидел без движения.
