Рафик не выказывает ни малейшего желания слезать с кровати Лорелеи.
– А правда, что, когда тебе было столько лет, сколько мне, можно было пользоваться электричеством все время?
– Молодой человек, по-моему, вы просто не желаете укладываться спать.
Рафик улыбается:
– Наверное, было магно, когда столько электричества!
– Было что?
– Магно. Так все говорят. Ну, вроде как круто, здоровско, классно, эпично и все такое.
– Понятно. Да, наверное, было магно, но тогда об этом не задумывались.
Вспоминаю, как Эд восхищался бесперебойным электричеством всякий раз, когда возвращался в наш домик в Стоук-Ньюингтоне из Багдада, где ему с коллегами приходилось заряжать лэптопы и спутниковые телефоны от автомобильных аккумуляторов, которые привозил местный барыга. На Шипсхеде сейчас очень даже не помешал бы такой барыга, но его грузовику понадобилось бы дизельное топливо, вот только дизельного топлива давным-давно нет, потому-то барыга нам и необходим.
– И самолеты все время летали, повсюду, да? – вздыхает Рафик. – Не только в Нефтяных Странах или в Оплоте.
– Да, но… – Я пытаюсь сменить тему разговора, да и Лорелее сегодня и без того хватает черных мыслей о самолетах.
– А куда ты летала, Холли? – Рафику эта тема не надоедает, сколько ни рассказывай.
– Куда угодно, – храбро, самоотверженно отвечает Лорелея. – И в Колумбию, и в Австралию, и в Китай, и в Исландию, и в Старый Нью-Йорк. Ведь правда, ба?
– Да, правда.
Интересно, каково сейчас в Картахене, в Перте, в Шанхае. Еще десять лет назад можно было просматривать изображения городов и улиц в Сети, но сейчас от интернета мало что осталось, и даже если удается к нему подсоединиться, информация скачивается медленно, на допотопной скорости. Планшет у меня совсем дряхлый, а в запасе остается только один. Если их и завозят по Рингаскиддийской концессии, то дальше Корка они не добираются. Вспоминаю репортажи о чудовищном наводнении, когда в 2033 году Фримантл скрылся под водой. Или это было в 2037-м? Или я путаю их с репортажами о наводнении в нью-йоркском метро, где океанские волны захлестнули пять тысяч человек? Или это было в Афинах? Или в Мумбаи… В 2030-е годы катастрофы случались так часто, что иной раз было трудно вспомнить, какой прибрежный район был опустошен на прошлой неделе, а какой – две недели назад; какой город обезлюдел из-за вспышки Эболы, а какой – из-за крысиного гриппа. Новостные программы превратились в бессвязный непрекращающийся фильм ужасов, и смотреть я их не могла. Но после Первого краха Сети практически неоткуда узнать, что происходит в мире, и это хуже всего.
Ветер трясет оконные рамы.
– Все, гасите свет. Побережем лампочку.
Лампочек осталось всего шесть; все они аккуратно упакованы и спрятаны под полом в моей спальне, вместе с последним планшетом, – с тех пор, как в Даррусе начались грабежи. Целую Рафика в курчавую макушку, он плетется в свою спальню, и я желаю ему спокойной ночи, надеясь, что она и впрямь будет спокойной: теперь кошмары мучают его гораздо реже, раз в десять дней, но своим отчаянным криком он и мертвого разбудит.
Рафик зевает:
– И тебе спокойной ночи, Холли!
Лорелея кутается в одеяло, накидывает поверх дубленку. Я тихонько прикрываю дверь.
– Сладких снов, ба, не корми во сне клопов.
Так всегда говорил мне отец, я всегда говорила так Ифе, потом Ифа говорила это Лорелее, а теперь Лорелея говорит это мне.
Да, можно продолжать жизнь в других, главное, чтобы они были.
Уже глубокая ночь, но мне, давно перевалившей семьдесят, хватает всего нескольких часов сна – одно из немногих преимуществ старости. Подбрасываю в печку полено, подкручиваю яркость светильника и вытаскиваю шкатулку со швейными принадлежностями: надо подлатать для Рафика старые джинсы Лол и заштопать носки. Хотелось бы, конечно, перестать предаваться тщетным мечтам о горячем душе перед сном. Иногда мы с Мо терзаем друг друга воспоминаниями о магазине «Боди-шоп» и о тамошних чудесных ароматах: мускус и зеленый чай, бергамот и ландыш, манго, бразильский орех, банан, кокос, масло жожоба, корица… Рафик и Лорелея не знают ничего подобного. Для них мыло – это лишенный запаха брусок из Пейла, как теперь называют промзону Дублина. До прошлого года еще можно было купить китайское мыло на пятничном базарчике, но теперь щупальца черного рынка обрубают прежде, чем они дотягиваются до Килкрэннога.
Дождавшись, когда дети уснут, включаю радио. Мне каждый раз страшно, что я не услышу ничего, кроме тишины, но сегодня работают все три радиостанции. Станция RTÉ, рупор Оплота, ежечасно сообщает официальные сводки новостей, а между ними – образовательные передачи о том, как выращивать овощи, как чинить разные вещи и как выживать в стране, все больше полагающейся на кустарное производство. Сегодня повторяли передачу об оказании первой помощи, в частности о накладывании лубка на сломанную руку, так что я переключаюсь на JKFM, последнюю неправительственную станцию в Ирландии, чтобы послушать музыку. Никогда не знаешь, что услышишь, хотя, разумеется, даже самые новые вещи были пятилетней давности. Узнаю припев «Exocets for Breakfast» от Деймона Макниша и его The Sinking Ship, вспоминаю вечеринку в Колумбии – а может, в Мехико? – где встретилась с этим музыкантом. И Криспин, по-моему, тоже там был. Мне знакома и следующая вещь – Talking Heads, «Memories Can’t Wait»
[95], но она напоминает о Винни Костелло, и я решаю попытать счастья на третьей станции, «Радио острова Перл». Она вещает из китайской концессии в Рингаскидди, близ Корка. Передачи в основном на мандаринском диалекте, но сводки международных новостей иногда звучат на английском, и в отсутствие интернета это единственная возможность получить хоть какую-то информацию, не прошедшую через фильтры Оплота. Разумеется, «перловые» передачи тоже имеют отчетливый «китайский привкус» – Эд назвал бы это «голимой пропагандой» – и не упоминают о пятой очереди АЭС Хинкли, принадлежавшей китайско-французскому концерну вплоть до случившейся пять лет назад аварии, после чего иностранцы самоустранились, предоставив британцам самим решать проблему ядерного реактора в аварийном состоянии. Сегодня новостей на английском нет, но звук китайской речи успокаивает, и я, естественно, вспоминаю Джеко, а затем дни и ночи, проведенные с хорологами в Нью-Йорке и не только, почти двадцать лет назад…
Часовня, битва, лабиринт – да, все это произошло на самом деле, хотя понятно, что если кому-то об этом рассказать, то мои откровения воспримут как желание покрасоваться, а меня объявят сумасшедшей или спишут все на наркотический бред. Но если бы я помнила только самое невероятное, если бы я просто очнулась в номере гостиницы «Эмпайр», то и сама объяснила бы свои приключения пищевым отравлением, провалом памяти или ложными воспоминаниями. Но то, что со мной произошло, объяснить было невозможно. Прикоснувшись к золотому яблоку в чертоге под куполом, где метались птичьи тени, я с головокружительной скоростью пришла в себя… только не в гостиничном номере, а в галерее дома 119А; мой средний палец был прижат к золотому яблоку на картине Бронзино, на подоконнике ворковала горлица, и никаких хорологов рядом не было. Не оказалось и мраморной скалки в ящике буфета на кухне. Мои колени покрывали синяки и ссадины, полученные в лабиринте при нападении Константен. Не знаю, почему Маринус не вернулась вместе со мной, – возможно, золотое яблоко срабатывало только для одного. И самое удивительное: тщетно прождав атемпоралов до позднего вечера, я все-таки села в такси и через Центральный парк вернулась в гостиницу, где выяснилось, что номер оплачен на неделю вперед, но не моей кредитной картой. А когда портье нью-йоркской гостиницы настаивает, что ваш номер оплачен, можете быть уверены, вам это не снится.
