– Привет, студиозусы. Ну, как школа? Как рынок?
– Нормально, – говорит Рафик. – Сегодня утром мы видели дрон.
– Да, я тоже его видела. У Оплота, должно быть, завелось лишнее горючее. Странно.
Лорелея изучает доску с фишками:
– Кто выигрывает, Мо?
– Я только что наголову сама себя разбила: триста восемьдесят четыре против ста девятнадцати. На дом что-нибудь задали?
– Квадратные уравнения, – говорит Лорелея. – Прелесть.
– Ну, ты их можешь решать даже во сне.
– А мне нужно учить географию, – говорит Рафик. – Ты видела слона, Мо?
– Да. В зоопарках. И еще в национальном парке в Южной Африке.
Рафик впечатлен:
– А они правда были большие, как дом? Так мистер Мурнейн рассказывал.
– Пожалуй, да. Ну, с дом скромного размера. Африканские слоны были крупнее индийских. Великолепные животные!
– Тогда почему же их не уберегли?
– Тут много виноватых, но последние стада слонов уничтожили ради того, чтобы некоторые китайцы могли хвастать своим богатством и дарить друг другу безделушки из слоновой кости.
Мо никогда не золотит пилюлю. Рафик хмуро обдумывает ее слова.
– Эх, почему я не родился лет шестьдесят назад, – вздыхает он. – Слоны, тигры, гориллы, белые медведи… Все самые лучшие животные уже исчезли, а нам остались только крысы, воро́ны и уховертки.
– И первоклассные собаки, – говорю я, поглаживая Зимбру по голове.
Все мы вдруг умолкаем, просто так, без всякой причины. С полотна над камином улыбается Джон, муж Мо, умерший пятнадцать лет назад; этот чудесный портрет маслом был сделан ясным летним днем в саду у дома Мо и Джона на острове Клир-Айленд. Джон Каллен был слеп и прожил нелегкую жизнь, но они с женой были счастливы, ибо в то цивилизованное время в том цивилизованном месте никто не голодал. Джон был поэтом. Поклонники его таланта писали ему письма из Америки.
Но тот мир был сделан не из камня, а из песка.
Мне страшно. Один шторм – и все.
Лорелея уходит на ферму Нокруэ с ночлегом. Мо отправляется в гости к нам, и мы втроем – две старухи и Рафик – ужинаем фасолью и картошкой, поджаренной на сливочном масле. Ифа в возрасте Рафика крутила бы носом при виде такой простецкой еды, но Рафик узнал, что такое настоящий голод, еще до того, как попал в Ирландию, поэтому всегда ест, что дают. На десерт у нас ежевика, собранная по дороге домой, и припущенный ревень. За столом сегодня тише обычного, поскольку наш номинальный подросток отсутствует, и я вспоминаю, как Ифа уехала в колледж. Потом мы убираем со стола, достаем колоду карт и втроем играем в криббедж, слушая передачу RTÉ о том, как копать колодец. Затем, пока еще не стемнело, Рафик провожает Мо домой, а я выношу помойное ведро из уборной, выплескиваю его в море с обрыва и проверяю направление ветра. Ветер западный. Загоняю кур в курятник, запираю дверцу на засов, жалея, что вчера вечером этого не сделала. Возвращается Рафик, сладко зевает, ополаскивается холодной водой над ведром, чистит зубы и укладывается спать. Я пролистываю номер «Нью-Йоркера» за 2031 год, с удовольствием перечитываю рассказ Эрсилии Хольт и восхищаюсь рекламой и благополучием, которое существовало еще совсем недавно.
В четверть двенадцатого включаю планшет, чтобы связаться с Бренданом, но проклятая штуковина требует пароль, а у меня в голове пусто. Мой пароль! Я же его никогда не меняла. Он как-то связан с собаками… Пару лет назад я лишь посмеялась бы над внезапным приступом забывчивости, но в моем возрасте это больше похоже на медленную казнь. Когда больше не доверяешь собственным мозгам, то разум теряет пристанище. Встаю, собираюсь достать блокнот, куда записываю всякую всячину, но, заметив Зимбру, сразу вспоминаю: «НЬЮКИ». Так звали нашего пса, когда я была совсем маленькой. Ввожу пароль и в очередной раз пытаюсь связаться с Бренданом. После пяти дней неудачных попыток я готова к тому, что связи не будет и что появится очередное сообщение об ошибке, но с первого же раза на экране возникает отличное изображение моего старшего брата, недоуменно глядящего на планшет в кабинете своего дома в Эксмуре, за двести пятьдесят миль от меня. Что-то не так: седые волосы Брендана встрепаны, на отечном, осунувшемся лице какие-то встрепанные чувства, и голос тоже встрепанный.
– Холли? Господи, наконец-то я тебя вижу! А ты меня видишь?
– И вижу, и слышу! Что случилось?
– Ну, если не считать того… – Он отклоняется в сторону, за стаканом, и я вижу на стене фотографию двадцатилетней давности, где Брендан обменивается рукопожатием с королем Карлом на открытии охраняемого коттеджного поселка Тинтагель. – Если не считать того, – повторяет Брендан, снова возникая на экране, – что в Западной Англии сейчас как в Откровении Иоанна Богослова, а ядерный реактор, который находится совсем рядом с нами, вот-вот взорвется. И Воронье. Два дня назад к нам заходили.
Меня мутит.
– В поселок или прямо к тебе?
– В поселок, но и этого хватило. Четыре дня назад наши охранники свалили, прихватив с собой половину всех продовольственных запасов и резервный генератор. – (Я наконец-то понимаю, что Брендан пьян.) – Ну а нам, жителям поселка, деваться некуда, вот мы и решили своими силами охранять территорию.
– Приезжай к нам.
– Если меня не разорвут в клочья разбойники в Суонси. Если проводник не перережет мне горло в миле от берегов Уэльса. Если иммиграционный чиновник в Рингаскидди удовлетворится взяткой…
Внезапно я четко осознаю, что мы с Бренданом никогда больше не встретимся.
– А Ошин Коркоран не может тебе помочь?
– Вряд ли. Им самим сейчас бы выжить, где уж там помогать какому-то восьмидесятиоднолетнему беженцу. Знаешь, когда дожил до такого возраста, то все эти путешествия, поездки… уже не для тебя. – Он делает глоток виски. – Так вот, Воронье. Сегодня ночью, около часа, сработала сигнализация, я встал, оделся, взял свой пистолет тридцать восьмого калибра и пошел на склад, где полтора десятка ублюдков с ружьями, ножами и в масках грузили наши припасы в фургон. Джем Линклейтер подошел к их главарю и говорит: «Ты крадешь нашу еду, красавчик, а мы имеем полное право защищаться». Ну, этот тип посветил фонарем Джему в лицо и заявляет: «Это теперь все наше, дедок, так что вали отсюда, в последний раз предупреждаю». Джем, естественно, с места не сдвинулся, и ему… – Брендан зажмуривается, – ему прострелили голову.
Я подношу ладонь к губам:
– Господи! И ты все видел?
– Стоял в десяти футах от них. А убийца спрашивает: «Ну что, есть еще герои?» И тут кто-то выстрелил, и один из охранников упал замертво, а потом началась бойня, ну и бандиты поняли, что мы не из робких, хоть и старперы. Кто-то выстрелом разбил фары их фургона. В темноте трудно было разобраться, кто где, и я… – Брендан тяжело дышит, – я вбежал в теплицу с помидорами, а там на меня набросился бандит с мачете. Ну, я думал, что с мачете… И у меня в руке вдруг появился пистолет тридцать восьмого калибра, снятый с предохранителя, раздался грохот, и в меня что-то ткнулось… С бандита сползла маска, и я увидел… что он совсем еще мальчишка, младше Лорелеи… А мачете оказалось садовым совком. В общем, я… – Брендан перебарывает дрожь в голосе, – я его застрелил, Хол. Прямо в сердце.
