Я сую противень в духовку и добавляю жару.
31 декабря
В переулке тают сосульки, капель сверкает в косых лучах солнца. Распахнутая дверь «Ле Крок» подперта барным табуретом, в зале орудует пылесосом Холли в мешковатых армейских штанах, белой майке и кепке-бейсболке цвета хаки, в которую пропущен «конский хвост». Ледяная капля падает мне за воротник, холодом обжигает шею, сползает к лопаткам. Холли чувствует мое присутствие и оборачивается. Гудение пылесоса умолкает, и я говорю:
– Тук-тук.
Она узнает меня:
– Закрыто. Приходите попозже – часов через девять.
– Нет, надо спросить: «Кто там?» Это же шутка такая: «Тук-тук» – «Кто там?»
– Не хочу. И дверь я вам не открою, Хьюго Лэм.
– Но она уже открыта. И вот… – Я показываю ей пакеты из кондитерской. – Завтрак. Гюнтер же дает вам перерыв на еду?
– Некоторые позавтракали еще два часа назад, в отличие от пижонов.
– В Ричмондском колледже для мальчиков недостаток пижонства считается преступлением и подвергается нещадному остракизму. Так как насчет второго завтрака?
– «Ле Крок» сам себя не вымоет.
– Разве Гюнтер и ваша напарница вам никогда не помогают?
– Гюнтер – хозяин, Моник – официантка. И они до обеда из постели не вылезут. В буквальном смысле слова, потому что Гюнтер расстался с третьей женой пару недель назад. Так что честь вывозить навоз из хлева целиком достается управляющему.
Я озираюсь:
– И где же он, этот управляющий?
– Перед вами, недотепа. Я за него.
– Ах вот как! Скажите, а если пижон вымоет мужской туалет, вы сделаете перерыв на двадцать минут?
Холли задумывается. Видно, что ей очень хочется согласиться.
– Видите вон ту длинную штуковину? Она называется швабра. Беритесь за тонкий конец.
– Я же говорила, настоящий хлев!
Холли жмет на рычаги и кнопки хромированной кофеварки с таким видом, словно управляет машиной времени. Кофеварка шипит, плюется и клокочет.
Я мою руки и снимаю барные табуреты со стола.
– В жизни ничего отвратительнее не делал. Мужчины – просто свиньи. Вытрут жопу, швырнут комок туалетной бумаги мимо унитаза да так и оставят валяться. А лужа блевотины в последней кабинке – просто прелесть! Оказывается, рвотные массы застывают не хуже шпаклевки.
– Отключите обоняние. Дышите ртом. – Холли приносит капучино. – Все туалеты, которыми вы пользуетесь, кому-то приходится убирать. Если бы ваш отец заправлял не банком, а пабом, вот как мой, то и вы бы этим занимались. Такая вот мудрая мысль на сегодня.
Я беру круассан с миндалем и придвигаю пакет с выпечкой к Холли.
– А почему вы не убираете вечером?
Холли отщипывает краешек абрикосовой слойки:
– Завсегдатаи Гюнтера сваливают не раньше трех часов утра, а то и позже. Вот и представьте, что после девятичасовой смены вам еще надо убираться.
Я согласно киваю:
– Но сейчас-то бар в полной боевой готовности.
– Типа того. Надо еще прочистить краны и пополнить запасы спиртного.
– Гм, а я-то думал, что в барах все делается само собой!
Она закуривает сигарету:
– Ну, тогда я осталась бы без работы.
– А вы намерены надолго задержаться в, гм, ресторанно-гостиничной сфере обслуживания?
Холли недовольно морщится:
– А вам-то что за дело?
– Я… Ну, не знаю. По-моему, вам способностей не занимать.
Ее лицо принимает усталое и настороженное выражение. Она стряхивает пепел с сигареты.
– Знаете, в школах для простого народа не сильно поощряют подобный образ мыслей. Там все больше нацеливают на курсы парикмахеров или автослесарей.
– Хреновая школа – слабое оправдание.
Она снова стряхивает пепел с сигареты:
– Вы, безусловно, умны, мистер Лэм, но в некоторых вещах вы все-таки ни хрена не понимаете.
Я киваю, делаю глоток кофе:
– Зато у вас был великолепный преподаватель французского.
– Преподавателя у меня, считай, не было. Язык я выучила на работе. Жизнь заставила. Ну и чтобы французов было легче отшивать.
Я выковыриваю из зубов миндальную крошку.
– А где, кстати, паб?
– Какой паб?
– Тот, в котором работает ваш отец.
– Вообще-то, он владелец паба. Точнее, совладелец. Вместе с ма. Паб называется «Капитан Марло», на берегу Темзы в Грейвзенде.
– Звучит весьма живописно. Так вы выросли в этих местах?
– Словам «Грейвзенд» и «живописно» в одном предложении делать нечего. В Грейвзенде полно заброшенных фабрик, есть целлюлозно-бумажный комбинат, цементный завод «Блю сёркл», муниципальные микрорайоны, ломбарды и букмекерские конторы.
– Но вряд ли там одна только нищета и постиндустриальный упадок.
Она разглядывает дно кофейной чашки:
– Да, старые улицы посимпатичнее. Темза есть Темза, а «Капитану Марло» триста лет – в каком-то письме Чарльз Диккенс упоминает, что он там бывал. Вот вам и литературная отсылка, специально для пижонов.
У меня в крови бурлит кофеин.
– Ваша мать ирландка?
– Что привело вас к такому выводу, Шерлок?
– Вы сказали «вместе с ма», а не «с мамой».
Холли выдувает колечко дыма:
– Ага, из Корка. А ваших друзей не раздражает ваше поведение?
– В каком смысле?
– Ну, вы анализируете каждое слово, вместо того чтобы просто слушать.
– Я заучка, привык обращать внимание на мельчайшие подробности. Кстати, вы засекли время? Когда заканчиваются отпущенные мне двадцать минут?
– Вы израсходовали уже… – она смотрит на часы, – шестнадцать минут.
– В таком случае в оставшееся время я бы хотел сразиться с вами в настольный футбол.
Холли корчит рожицу:
– Дурацкая затея.
Совершенно невозможно понять, серьезна она или нет.
– Это почему же?
– Потому что я вам задницу надеру, пижон!
На городской площади, среди островков тающего снега, снуют толпы туристов; музыканты духового оркестра, раздувая румяные щеки, исполняют рождественские гимны. В школьном ларьке у статуи святой Агнессы я покупаю благотворительный календарь, слышу в ответ дружный хор «Merci, monsieur!» и «Счастливого Нового года!» по-английски, потому что мой акцент выдает во мне англичанина. В настольном футболе Холли действительно надрала мне задницу: у нее мастерски получались голы на добивание и высокие «свечи», а вратарь, ловко управляемый левой рукой, был практически неприступен. За всю игру она даже не улыбнулась, но победа явно доставила ей удовольствие. Мы не строили никаких планов, но я пообещал вечером заглянуть в бар, и она, вместо того чтобы ответить уклончиво или саркастически, просто сказала, что в таком случае я знаю, где ее найти. Поразительный прогресс! Я так потрясен, что не сразу замечаю Олли Куинна в телефонной будке у банка. Вид у него до крайности возбужденный. Если Олли решил воспользоваться телефонной будкой, а не домашним телефоном Четвинд-Питта, значит он не хочет, чтобы его подслушивали. Что ж, любопытство – вполне нормальное человеческое чувство, а вовсе не порок. Я останавливаюсь у сплошной стенки телефонной будки, где Олли меня не увидит. Связь оставляет желать лучшего, и Олли приходится кричать, так что мне отчетливо слышно каждое слово.
