Да ладно. Неужели я разом покончу с прошлой жизнью?
И никогда больше не увижу родных? Как-то чересчур внезапно…
Нет, кажется, сценарий такого не предусматривает…
За окном, отделенный от меня тремя футами тротуара и стеклом, проходит Олли Куинн в сопровождении какого-то бодрячка в дубленке. Видно, помощник выпендрежного немца-психопата. Олли бледный и весь какой-то больной. Они шествуют мимо телефонной будки, где вчера Олли истерил из-за Несс, и входят в вестибюль «Свиссбанка», где живут банкоматы. Там Куинн снимает деньги с трех разных карточек, а потом его под конвоем ведут обратно. Я прикрываюсь удачно подвернувшейся газетой. Обычный человек терзался бы угрызениями совести или злорадствовал бы, но я смотрю на эту парочку, будто на сцену из сериала «Инспектор Морс».
– Доброе утро, пижон, – говорит Холли, держа в руках чашку горячего шоколада. Она прекрасна. Она самодостаточна. Она в красном берете. Она очень проницательна. – Ну, что еще стряслось?
– У меня все прекрасно, – непонятно почему возражаю я.
– Можно мне присесть? Или вы кого-то ждете?
– Да. Нет. Прошу вас. Садитесь. Я никого не жду.
Она снимает лыжную куртку – ту самую, мятно-зеленую, – садится напротив, кладет на стол красный берет, разматывает кремовый шарф на шее, сворачивает его в клубок и накрывает им берет.
– Я только что заходил в бар, – признаюсь я, – но решил, что вы, наверное, катаетесь на лыжах.
– Склоны закрыты. Надвигается буран.
Я гляжу в окно:
– Какой буран?
– Надо слушать местное радио.
– Кто ж выдержит столько повторов «One Night in Bangkok»?
Она невозмутимо помешивает шоколад.
– Вам бы лучше вернуться домой – через час здесь будет нулевая видимость. А тогда даже в трех ярдах ничего не разглядеть. Ослепительная белая мгла.
Она отправляет в рот ложечку пены и ждет, когда я расскажу, что со мной стряслось.
– Я только что выехал из отеля «Четвинд-Питт».
– На вашем месте я бы снова туда заехала.
Я издаю гудение подбитого самолета:
– Проблематично.
– Скандал в семействе пижонистого кобелины Руфуса?
Я наклоняюсь к ней:
– Они сняли девиц в клубе «Вальпурга», а те оказались проститутками. И сутенеры этих девиц в данный момент выжимают из ребят все до последнего сантима. Я сбежал через аварийный выход.
Холли не выказывает ни малейшего удивления: на лыжных курортах такое случается сплошь и рядом.
– Ну и каковы же ваши планы на будущее?
Я гляжу в ее серьезные глаза. Разрывная пуля счастья прошивает мне нутро.
– Пока не знаю.
Она делает глоток шоколада, и мне очень жаль, что этот шоколад – не я.
– А вы, похоже, не особо волнуетесь; я бы на вашем месте так не смогла.
Я отпиваю кофе. Где-то в пекарне шкворчит сковорода.
– Я не могу этого объяснить. Какой-то… неминуемый метаморфоз. – Очевидно, что Холли меня не понимает, но я ее не виню. – Вот у вас когда-нибудь было… ну, так, что вы о чем-то знаете, хотя знать этого не можете… Или… или исчезнувшее время. Не в смысле «ох, как время летит!», а как при гипнозе… – я прищелкиваю пальцами, – раз – и пары часов как не бывало? Буквально за миг, за один удар сердца. Возможно, исчезнувшее время – просто отвлекающий маневр, но я отчетливо ощущаю, что моя жизнь меняется. Метаморфоз. Другого слова не подыскать. А у вас отлично получается не показывать виду, что я вас пугаю, но ведь я сейчас несу совершеннейшую, совершеннейшую, совершеннейшую чушь…
– Слишком много «совершеннейших». Не забывайте, я работаю в баре.
Я борюсь с отчаянным желанием перегнуться через стол и поцеловать ее. А она даст мне пощечину. Скармливаю кофе еще кусочек сахара.
Она спрашивает:
– А где вы собираетесь жить во время этого самого метаморфоза?
Я пожимаю плечами:
– Он властвует надо мной. А я над ним не властен.
– Звучит прикольно, но это не ответ. Автобусы сейчас не ходят, а в гостиницах нет мест.
– Да, очень несвоевременный буран.
– Есть и еще кое-что, о чем вы не упоминаете.
– Ну да, тонны всякой всячины! Но о ней я, наверное, никому и никогда не расскажу.
Холли отводит глаза, принимая какое-то решение…
Когда мы уходим с городской площади, над крышами кружат мелкие колючие снежинки, но спустя сотню ярдов и два поворота словно бы включается гигантский снегомет размером с гору и засыпает долину огромными бухтами снега. Снег забивается в нос, в глаза и в подмышки; буран воет в спину, влетает следом за нами под каменную арку, в замызганный дворик, уставленный мусорными баками, наполовину занесенными снегом, снегом, снегом… Холли возится с ключом, и наконец мы входим в подъезд, а снег врывается в дверь и ветер дико свистит, пока Холли не захлопывает дверь; неожиданно все стихает. Небольшая прихожая, горный велосипед, лестница, ведущая наверх. Щеки у Холли густо-алые, румяные от мороза. Она слишком худенькая: будь я ее матерью, пичкал бы ее всякими питательными лакомствами. Мы снимаем куртки и сапоги, и Холли кивает на лестницу, обитую ковролином. Наверху маленькая светлая квартирка с бумажными абажурами и скрипучими половицами, покрытыми лаком. Жилище Холли куда проще моей комнаты в Хамбер-колледже, интерьер 1970-х, а не 1570-х, но в этом отношении я ей завидую. Все очень опрятное, мебели мало: в большой комнате – древний телевизор, допотопный видеомагнитофон, видавшая виды софа, бескаркасное кресло-мешок, низенький столик, аккуратная стопка книг в углу и больше ничего. Обстановка крохотной кухоньки тоже минималистическая: на сушилке одна тарелка, одна плошка, одна чашка, один нож, одна ложка и одна вилка. На полочке горшки с розмарином и шалфеем. Пахнет поджаренным хлебом, сигаретами и кофе. Единственная уступка декоративности – небольшая картина маслом, бледно-голубой домик на зеленом берегу над серебристой океанской гладью. Из большого окна, должно быть, открывается чудесный вид, но сегодня за окном только буран, словно белый шум на экране ненастроенного телевизора.
– Невероятно, – говорю я. – Какой снегопад!
– Буран, – пожимает плечами Холли, наливая в чайник воду. – Бывает. Что у вас с ногой? Вы хромаете.
– Свою прежнюю обитель я покинул, как Человек-паук.
– И приземлился, как мешок картошки?
– Я болел, когда мой скаутский отряд учили прыжкам с крыш при побеге от злобных сутенеров.
– У меня есть эластичный бинт, могу одолжить. Но сперва… – Она открывает дверь в крохотную каморку с окном не больше крышки от обувной коробки. – Вот. Месяц назад у меня гостила сестра, спала здесь, на диванных подушках и одеялах.
