У мечети Насер съехал на обочину, давая дорогу американскому конвою, выезжавшему на шоссе. Азиз сделал несколько снимков из машины, но вылезти наружу не осмелился: нервный стрелок легко мог принять телеобъектив за ствол РПГ. Я насчитал двадцать пять машин, и все они направлялись в Фаллуджу; у меня даже мелькнула мысль: а что, если в одном из этих «Хамви» сейчас трясется Биг-Мак? Азиз что-то тихо сказал по-арабски, и Насер предупредил меня: «Эд, беда!» От низеньких построек у мечети к нам решительно направлялась группа мужчин.
– Уезжаем! – сказал я.
Насер повернул ключ в замке зажигания.
Ни звука.
Насер снова повернул ключ.
Ни звука.
Три секунды, чтобы решить, то ли блефовать, то ли прятаться, то ли…
Я только успел скользнуть под упаковки молочной смеси, как кто-то наклонился к водительскому окошку, обменялся приветствиями с Насером и спросил, куда мы направляемся. Насер сказал, что они с двоюродным братом везут в Фаллуджу кое-какие припасы. Следующим вопросом было:
– А вы сунниты или шииты?
Опасный вопрос: до вторжения я редко его слышал.
– Пока горит Фаллуджа, все мы просто иракцы, – ответил Насер.
Я всегда говорил, что Насер – молодец! Подошедший попросил сигарету.
И, немного помолчав, поинтересовался, что мы везем.
– Детское молочное питание, – сказал Азиз. – Для больниц.
Насер добавил, что его имам говорил, будто американские свиньи швыряли молочную смесь в сточные канавы, чтобы не дать иракским детям вырасти и стать джихадистами.
– У нас здесь тоже дети голодают, – сказал мужчина.
Азиз и Насер явно не знали, что ему ответить, и он повторил:
– Понимаете, у нас здесь тоже дети голодают.
Если сейчас стали бы разгружать машину, меня бы мигом обнаружили – иностранца, да еще и в непосредственной близости от главной иракской тюрьмы. А то, что я пытался спрятаться, уже не давало возможности пустить в ход легенду о боснийском журналисте-мусульманине. Но тут снова заговорил Насер; голос его звучал вполне доброжелательно. Он сказал, что готов пожертвовать упаковку детского питания абу-грейбским младенцам, а потом самым невинным тоном попросил об ответной услуге. Дело в том, объяснил он, что его развалюха не желает заводиться, и ему нужно, чтобы машину подтолкнули.
Я не понял, что ему ответил тот тип. Когда дверца «короллы» открылась, я понятия не имел, то ли на Насера наставили дуло и велели выйти из машины, то ли сейчас начнут вытаскивать упаковки с детским питанием. Переднее сиденье слегка сдвинули вперед, коробку, прикрывавшую мое лицо, кто-то приподнял…
…я увидел волосатую руку с китайским «Ролексом» и уплывающее вверх дно коробки. Я ждал окрика. Но тут водительское сиденье сдвинулось обратно и больше упаковок из машины не вынимали. Послышался смех, машина просела, когда Насер плюхнулся на свое место, и все стали прощаться. Я чувствовал, как машину подталкивают сзади, как скрипят по гравию колеса, потом машина дернулась и заработал движок.
– Я уж думал, мы покойники, – выдохнул Азиз.
Скорчившись и едва дыша, я лежал под коробками с детским питанием.
Когда вернусь домой, никогда больше никуда не уеду, думал я.
Когда вернусь домой, никогда больше не почувствую себя таким живым, думал я.
– Отличненько, а теперь снимаем обе семьи, – объявляет фотограф в гавайской рубашке, выражением лица неуловимо напоминающий бигля.
Церковное крыльцо залито солнцем, а деревья покрыты свежей ярко-зеленой листвой. Вся эта зелень к концу дня скукожилась бы, точно в микроволновке, попади она в Месопотамию, где без брони и колючек никакой растительности не выжить.
– Уэбберы налево, – распоряжается фотограф, – Сайксы направо, пожалуйста.
Полин Уэббер моментально, с армейской организованностью расставляет свое семейство по местам, а Сайксы неторопливо собираются на ступенях крыльца. Холли озирается в поисках Ифы, которая как раз запасается конфетти для грядущих сражений.
– Ифа, пора фотографироваться.
Девочка мигом подбегает к матери, но меня они не ищут. Я остаюсь там, где стоял, за пределами кадра. Сайксы и Уэбберы, как все, у кого развито чувство родства, даже не замечают, с какой легкостью объединяются в группы, выстраиваются по ранжиру, создают кланы. А те, у кого такое чувство отсутствует, прекрасно это понимают.
– Поплотнее, пожалуйста, – требует фотограф.
– Проснись, Эд! – Кэт Сайкс манит меня к себе. – Тебе здесь самое место.
Меня так и подмывает сказать: «У Холли на этот счет иное мнение», но я покорно встаю между Кэт и Рут.
На ступеньке ниже Холли даже не оборачивается, а Ифа, с цветами в волосах, глядит на меня и спрашивает:
– Пап, ты видел, как я подала поднос с кольцами?
– Ты лучше всех на свете подаешь поднос с кольцами, Ифа.
– Папочка, лесть тебе везде поможет! – заявляет дочь, и все вокруг смеются, а она, страшно довольная, еще раз повторяет эту фразу.
Когда-то я надеялся, что если мы с Холли не поженимся официально, то нам, возможно, удастся избежать тех отвратительных сцен, которые устраивали мои родители до того, как отец получил свои двенадцать лет. Правда, мы с Холли не орем друг на друга и ничем не швыряемся, хотя, если так можно выразиться, делаем это неким невидимым образом.
– Отличненько, – говорит фотограф. – Все собрались?
– А где прабабушка Эйлиш? – спрашивает Аманда, старшая дочка Брендана.
– Тебе она двоюродная прапрабабушка Эйлиш, – поправляет ее Брендан.
– Да какая разница, пап? – Аманде шестнадцать.
– Поскорей, пожалуйста, у нас сжатый график! – объявляет Полин Уэббер.
– Она разговаривала с преподобной Одри… – Аманда куда-то отбегает.
Фотограф выпрямляется, улыбка сползает с его лица. Я говорю своей номинальной невестке:
– Свадебная церемония была просто великолепна.
– Спасибо, Эд, – с улыбкой отвечает Шерон. – И с погодой повезло.
– И небо ясное, и солнышко весь день сияет. Пусть у тебя всегда так будет.
Я пожимаю руку Питеру:
– Ну что, Пит, как тебе нравится быть мистером Сайксом?
Питер Уэббер улыбается, сочтя мой намек случайной оговоркой:
– В смысле, мистером Уэббером, Эд. А Шерон теперь миссис Уэббер.
На моем лице ясно читается: «Ты женился на одной из Сайксов, приятель», но Пит слишком влюблен, чтобы это заметить. Ничего, со временем осознает. В точности как я.
Холли ведет себя так, будто меня здесь нет. Практикуется, так сказать.
– Расступитесь, расступитесь, идет самая древняя представительница рода! – провозглашает Эйлиш, двоюродная бабушка Холли, со своим раскатистым коркским акцентом, приближаясь к нам в сопровождении Аманды. – Преподобная Одри на будущей неделе улетает в Танзанию, хотела перед поездкой со мной посоветоваться. Кэт, дай-ка я сюда протиснусь…
