Минута проходила за минутой, Нофар мучили опасения и страхи, и, будь время господином более милосердным, оно бы несомненно замедлило свой бег. Однако часы – этот старый бюрократ, этот брюзгливый клерк – не готовы отклониться от своего распорядка даже на миг. В результате двенадцать часов настало ровно в двенадцать часов и ни секундой позже.
* * *
Лави сидел на подоконнике на четвертом этаже, и хотел умереть. Если в тот момент он не прыгнул вниз, то только потому, что ему было неудобно перед девушкой, которой придется увидеть, как его жалкое тело шлепнется на землю. Ему не нужно было смотреть на часы: он и так знал, что двенадцать наступило и прошло, ведь секундная стрелка билась в его сердце. Лави уже давно должен был встать и спуститься во двор, но не мог пошевелиться. Выйдя из кафе, он – точно карапуз, слопавший мороженое, – все еще ощущал во рту вкус свидания с Нофар, но не прошло и десяти минут, как его обуял страх. Как если бы карапузу велели съесть целое ведерко мороженого. Ибо есть предел количеству сахара, которое может переварить организм.
– Говорила тебе, не ешь мороженое с утра, – бросила мама, взглянув на лицо Лави. И что он должен был ей ответить? Что язык у него ворочается с трудом не из-за мороженого, а из-за того, что́ его рту только предстоит попробовать? Он не знал, что сказать, и потому молчал. Мать собралась было предложить ему стакан витграсса, но Лави развернулся и бросился вниз по лестнице.
* * *
Во внутреннем дворе стояла Нофар и грызла ногти – ничего удивительного, что давно забытая гадкая привычка вернулась именно сейчас. Нофар стояла и ждала уже целых пять минут. Даже подмышки обнюхать успела. Дезодорант, слава богу, еще не выдохся. Она распустила волосы, снова завязала их на затылке, опять распустила и, наверно, проделала бы это еще много раз, если бы вдруг не услышала за спиной шаги.
От страха Лави Маймон чуть не обмочился и все желание у него пропало. Как жаль, что он не способен просто взять и спросить, согласна ли она. Как жаль, что вместо этого приходится требовать… Он схватил девушку за плечи и поцеловал.
Веселая, влажная, розовая трепыхающаяся пресноводная рыба щекотала полость рта, кругами плавала по небу и по деснам, ныряла вниз, взмывала вверх и ласкала своими плавниками зубы. Так вот что такое целоваться! Это было совершенно не похоже на то, что Нофар себе представляла. За годы, проведенные перед телевизором, она видела тысячи поцелуев, но, как нельзя научиться плавать заочно, так нельзя ощутить вкус поцелуя, глядя на экран. Только сейчас, когда язык юноши был у нее во рту, а ее язык был во рту у него, она поняла, как это влажно, как это странно и каково это на самом деле. Возможно, именно в этом как раз и состояло волшебство: пока длился поцелуй, они не думали ни о чем другом. Ни о том, что видели в кино, ни об обжимавшихся в школе сверстниках. Жизнь других людей, жизнь, которая была намного лучше, интереснее и богаче событиями, чем их собственная, – эта жизнь их больше не волновала. Наверху, на втором этаже, женщина развешивала носки, с которых капала вода, и стоявшей с закрытыми глазами Нофар казалось, что идет дождь; а две сидевшие возле мусорных баков уличные кошки со скукой смотрели на затянувшийся поцелуй и думали, что сами за это время успели бы уже совокупиться.
* * *
Когда Нофар вернулась в кафе-мороженое, то увидела, что у прилавка вытянулась длинная очередь. Большинство клиентов понимающе кивали. Однако некоторые – не распознавшие в девушке героиню свежего скандала – принялись возмущаться. Нофар рассеянно извинилась, положила «кофе с кардамоном» в рожок клиенту, просившему «мятный шоколад», дала сто шекелей сдачи с купюры в пятьдесят, а через шесть часов вышла из кафе и побрела на остановку. Но к тому моменту, когда она вспомнила, что ей надо сесть на автобус, их проехало уже два. А если бы за ужином мама не напомнила, что завтра – первый день последнего учебного года, не исключено, что Нофар забыла бы и об этом тоже.
9
Настал первый день последнего учебного года. Все каникулы Нофар боялась этого дня. В предыдущие годы она говорила себе: «То, что не произошло в этом учебном году, наверняка произойдет в следующем. В следующем году у меня будет парень, в следующем году я буду сбегать с уроков с веселой компанией друзей». Но «следующего учебного года» уже не будет…
В каникулы долгими летними вечерами она лежала на кровати и смотрела молодежные драмы. На экране жизнь била ключом; хохочущие девушки истекали соком, и парни склонялись над ними, чтобы его слизнуть. Мальчики, расхаживавшие по школьным коридорам, были не такими красивыми, как на экране, но Нофар нисколько не сомневалась, что они тоже жили в том загадочном мире, дверь в который была для нее закрыта. Если в последнем учебном году она не сумеет подобрать к двери ключ, то не войдет в этот мир никогда.
В первый день последнего учебного года Нофар пришла в школу без пяти восемь. На улице возле школы кучками стояли ребята. Ей ужасно хотелось подойти к одной из этих кучек. Так всегда делала Майя, так в конце концов научилась делать Шир – но Нофар была не Майя и не Шир. Поэтому она прислонилась к ограде и уткнулась в мобильник, словно на его экране разыгрывались события мирового масштаба.
– Все в порядке? – спросила Майя. С плеча у нее свисал рюкзак. Всего час назад, дома, они вместе мерили одежду, но, как только дошли до школы, Майю, как всегда, окружили подружки, и последние несколько метров пути Нофар пришлось проделать одной. Сейчас Майя снова к ней подошла. В ответ на вопрос сестры Нофар поспешно кивнула: мол, да, все в порядке – и немного удивилась, когда Майя вдруг наклонилась к ней и обвила ее руками. Никогда еще сестра не обнимала ее в школе. Потом Майя развернулась и пошла в школу, а оставшаяся во дворе Нофар снова уткнулась в мобильник.
Вдруг краем глаза она увидела Михаль и Лирон – они пришли в школу вместе – и невольно попятилась, спиной вжавшись в ограду. Перед самыми каникулами, на последнем в одиннадцатом классе уроке физкультуры, эти девицы прикопались к ее ногам в легинсах. «Бедняжка. Тебе надо поработать над своими бедрами», – так и пели они голосами сладкими, как конфета, в которой спрятана бритва. А потом начали шептаться, и Нофар, хоть ничего не слышала, скорчилась от унижения. Ибо такова природа перешептывания: не важно, о чем говорят, главное – что втихомолку. Когда стало совсем невыносимо, Нофар придумала предлог и сбежала в туалет, где села на крышку унитаза, закрыла уши руками и свернулась клубочком – наподобие тех пыльных шариков, что уборщица выметает в конце учебного дня.
Чего хочет девочка, сбежавшая в крайнюю кабинку туалета? Чтобы ее никто не видел. Так прячется раненое животное, опасаясь, что хищники учуют его кровь. Но в то же время девочка в крайней кабинке страстно хочет и противоположного: чтобы кто-нибудь пришел ее утешить. Ведь туалет – это настоящий центр школьной жизни. Здесь прячутся прогульщики, дожидаясь возможности выбраться на улицу и прислушиваясь к шагам входящих в классы учителей. Здесь же девочки избавляются от лишних калорий, спуская их в унитаз. И именно здесь, в туалете – однажды вечером, в конце длинного учебного дня – Мааян Шпайзер сделала минет Амитаю Цабари, а Инбар Шакед не сделала минет Тамиру Кохави (пусть даже этот подонок и утверждал обратное). Но в первую очередь туалетные кабинки – это убежище для истекающих слезами глаз. Здесь можно их утереть; здесь можно подумать, что сказать; здесь же совсем исстрадавшиеся бедолаги могут достать японский нож с выдвижным лезвием и чуть-чуть надрезать себе плоть, дабы резкая, острая боль заглушила душевные муки.
