– Вот, – сказал он. – Держи.
Нофар подняла голову, посмотрела на Лави, потом на сумку, потом снова на Лави. Тот в который уже раз подумал, что таких синих глаз больше нет ни у кого в целом мире. Нофар была так близко, что его охватила дрожь. Чтобы скрыть смущение, он перевернул сумку и вытряхнул ее содержимое. Кошелек. Три фотографии на паспорт. Две ручки. Злаковый батончик. Телефон. Он прослушал последнюю аудиозапись: Авишай Милнер напевал сочиненную им мелодию. Предыдущие записи были того же характера: мелодии и слова песен. Лави прощупал подкладку сумки. Осмотрел ее в поисках потайных кармашков или скрытых молний. Должен же быть еще один телефон. Но его не было.
– Может, он переложил второй телефон в карман? – обеспокоенно спросил Лави.
Это казалось единственно возможным объяснением. Если, конечно, певец не блефовал. Это предположение высказала Нофар. Она говорила шепотом, но по ее голосу Лави понял, что эта мысль пришла ей в голову уже несколько минут назад.
– Может, он ничего и не записывал? Просто хотел меня напугать?
Она подробно рассказала Лави, как все было. Как Авишай Милнер неожиданно перестал ее умолять и перешел к угрозам, но за его издевательским тоном она почувствовала напряжение. Как будто он играл роль злодея, нацепив на себя страшную маску. Чем больше она об этом думала, тем тверже верила, что так и было.
– Нет никакой записи. Он наврал. Чтобы я испугалась и сама себя выдала.
Лави облегченно вздохнул. Если так, то все прекрасно! Все просто великолепно! Они с Нофар, как прежде, сидят во дворе. Она здесь, рядом, и они разговаривают, как раньше. Только теперь она знает, что ради нее он готов даже воровать сумки. Только попроси! А главное, ей больше не надо бояться этого подонка, Авишая Милнера! Но, судя по виду Нофар, не все было прекрасно. Угроза разоблачения при помощи аудиозаписи миновала, но тревога из ее глаз никуда не делась. Возможно, потому, что, в отличие от Лави, она не могла бы с уверенностью сказать, кто в этой истории действительно повел себя как подонок – человек, стоявший перед ней на коленях и в надежде доказать свою невиновность солгавший насчет записи их разговора, или она сама. Как ни благодарна была Нофар своему отважному рыцарю, который ради ее спасения пошел на такой риск, ей не давал покоя вопрос: а что было бы, если бы Лави не сумел украсть телефон?
Она поняла, что ее трясет, только потому, что услышала, как стучат во рту зубы. И снова ей показалось, что этот звук идет откуда-то со стороны. Она как наяву увидела перед собой стоящего на коленях и умоляющего ее Авишая Милнера. Резко вскочив со ступенек, она бросилась бежать, оставив Лави в одиночестве в тени апельсинового дерева.
48
Вечером первого дня недели горожане выходили в парк на пробежку. Нофар Шалев тоже бежала, но отличаясь от других многими странностями. Не только тем, что она была в джинсах и с рюкзаком на спине, но и выражением лица. Обычно каждый джоггер ставит перед собой какую-то цель: пробежать пять километров, не сбавлять темпа на протяжении сорока минут и так далее; вот только беглец не думает о финише, для него главное – убежать как можно дальше. Именно так бежала Нофар. Неудивительно, что люди оборачивались ей вслед, чтобы посмотреть, кто за ней гонится. Но единственным, кто ее преследовал, была она сама – бежавшая через парк в джинсах и с рюкзаком, тяжести которого не чувствовала. Из дворика она вылетела на оживленную улицу, проскочила мост и очутилась в парке. Она продолжала нестись вперед, несмотря на боль в боку, потому что эта боль была пустяком в сравнении с мольбами Авишая Милнера, от которых у нее лопались барабанные перепонки.
В конце концов она остановилась и стала жадно глотать ртом воздух. От газона веяло свежестью, но ее перебивал запах гари, которым она провоняла изнутри. После того как вчера вечером она спустилась с крыши, он так и не выветрился. Все еще тяжело дыша, она достала из кармана телефон Авишая Милнера, подумав, что лучше от него избавиться. С помощью современных технических средств ничего не стоило определить его, а следовательно, и ее местонахождение. Умом она понимала, что никто не станет ее искать, но эта мысль ее не только не успокоила, но лишь еще больше напугала.
Дрожащими пальцами она включила украденный телефон и принялась читать сообщения. Поразительно, до чего одинаковые эсэмэски отправляют детям матери! «Придешь сегодня ужинать?», «Почему не звонишь?», «Испечь твой любимый пирог?». Еще здесь были невероятно длинные сообщения от бабушки Милнера с чудовищным количеством опечаток. «Крепись, ынучек, мы за тебя прежваем. Не тряй нажежду, верь и фсе пройдет. Дедушка щлет теье привет. Когда нас навстишь?» Еще было сообщение от психиатра по имени Ронен, который писал, что оставил для Авишая в поликлинике рецепт на клоназепам; сообщение от Адидо, которая интересовалась, нет ли у него желания посидеть с Гали, и фотография этой самой Гали; снова сообщение от Адидо с уверением, что, даже если он не хочет сидеть с племянницей, она не обижается и просит его позвонить, потому что волнуется. Она выражала надежду, что он спит по ночам и нормально питается, и извинялась за материнский тон.
Нофар сунула телефон в карман: читать сообщения этого типа не доставляло ей никакого удовольствия, но буквально через секунду ее рука, словно действуя независимо от нее, снова к нему потянулась. У молодой женщины на фотографии, Адидо, была хорошая улыбка. Рядом стоял Авишай Милнер, подбрасывая в воздух Гали. Было видно, что девочка для него тяжеловата, но он старается этого не показывать. Дальше шли фотографии с Мертвого моря. Узнать, кто на них снят, было трудно, – за исключением Гали, – потому что лица у всех были намазаны лечебной грязью. Больше всего оказалось фотографий, на которых Авишай Милнер был запечатлен с собакой на руках – коричневой таксой с висячими ушами.
49
Он ждал ее во дворе до самого заката, пока все вокруг не утратило форму и краски. С улицы доносился шум машин, слышались людские голоса; три раза звонила мать; на балконе над ним повесили сушиться белье, и c носков ему на голову начала капать вода, но он не сдвинулся с места. Появились уличные кошки, потерлись о его колени и отправились дальше, по своим делам. Он продолжал сидеть.
Она вернется, обязательно вернется. Теперь она знает, на что он ради нее готов. Она наверняка простит его за ту злосчастную фотографию. Но текли часы, и ждать становилось все труднее. При малейшем шорохе он настораживался – ее шаги? Сейчас она придет и поблагодарит его за то, что он украл у Авишая Милнера сумку и спас ее. «Как же ты его догнал?» – «Я бежал изо всех сил». – «Ты умеешь бегать так быстро?» – «Умею. Ради тебя». – «А когда ты его догнал?.. Как тебе удалось отнять у него сумку?» – «Применил один приемчик крав-маги. Он чуть было меня не одолел, но я дрался как лев. У него была арматурина, то есть нож, то есть пистолет, а у меня – ничего. Вокруг собралась толпа. Продавец фалафеля вызвал полицию, но полицейские побоялись вмешиваться. Мы прыгнули в фонтан и стали друг друга топить. Вода уже покраснела от нашей крови, но тут я вспомнил…» – «О чем?» – «Об абрикосах твоего смеха». – «Не поняла». – «Зато я понимаю. Когда этот подонок от меня вырвался и вскарабкался на крышу самого высокого дома, эти абрикосы дали мне смелость последовать за ним. Я взобрался по лестнице на двадцатый этаж, и там, на крыше, мы снова схватились. Мы скатились к самому краю…» – «Ты не боялся, что упадешь?» – «Нет, не боялся. Я боялся другого: что вернусь во двор, а тебя там не будет».
