Сесиль обернулась к ней:
– За герцога? Да на что ты ему сдалась, Берта? Мы тебе охотника найдем, вот кому толстые кролики по вкусу.
Улыбка вмиг слетела с лица Берты. Щеки пошли яркими красными пятнами. Девушки вокруг хохотали. У них не было выбора. Если кто-нибудь не засмеется над шуткой Сесиль, она это припомнит. Сочтет это вызовом и отомстит, превратив строптивицу в объект для насмешек.
Под нарядным платьем Сесиль, под планками ее корсета и тонкой нижней сорочкой, билось сердце, гнилое, как трухлявое бревно. Тронь такое, и из-под него полезет на свет всякая гадость. Твари вроде зависти, страха, стыда и злобы. Изабель хорошо это знала, ведь ее собственное сердце тоже стало таким, как у Сесиль, но, в отличие от дочки мэра, она не считала жестокость признаком силы; жестокость всегда выползает из самых темных, вонючих, слякотных уголков человеческой души.
Взгляд Сесиль остановился на предмете, который лежал на мостовой. Это был гнилой кочан капусты. Сесиль пинком подкатила его к Берте.
– Вперед, – скомандовала Сесиль. – Она заслужила. Она страшная. Страшная мачехина дочка.
Берта неуверенно взглянула на кочан.
Сесиль прищурилась:
– Боишься? Ну же.
Ее приказ придал смелости другим девушкам. Они взвыли, словно стая гиен, науськивая бедную Берту. Берта неохотно наклонилась за кочаном и бросила его в Изабель. Тот упал на мостовую, не долетев до жертвы, и только испачкал ей платье. Насмешки стали громче.
Острый коготок страха царапнул сзади шею Изабель. Она знала, что Сесиль еще только начинает. Внутренний голос сказал: «Мне не страшна армия львов с овцой во главе, но я боюсь армии овец, которую ведет лев».
Когда Изабель оказывалась в беде, у нее в голове внезапно начинали звучать слова то одного, то другого известного полководца. Сейчас с ней говорил Александр Великий, и она сразу оценила его правоту: подхалимки Сесиль, отчаянно жаждущие одобрения, сделают по ее приказу что угодно.
Еще Изабель знала: даже хромая, она легко отобьется от одной девушки – но не от дюжины. Значит, придется искать другой выход.
– Хватит, Сесиль, – сказала она и, несмотря на боль, развернулась и поковыляла обратно к рынку. Может, Сесиль надоест эта игра, если она, Изабель, откажется от отведенной ей роли?
Но она ошиблась. Сесиль наклонилась и подняла с мостовой вывороченный булыжник.
– Стой где стоишь, Изабель. Иначе я брошу его в твою лошадь.
Изабель встала как вкопанная. Медленно повернулась.
– Не посмеешь, – сказала она. Это было бы уже чересчур даже для Сесиль.
– Посмею. – Свободной рукой Сесиль обвела своих прихлебательниц. – Мы все посмеем. – Точно желая доказать свою правоту, она вручила камень Берте. – Бросай. Я разрешаю.
Берта смотрела на камень; глаза у нее стали круглыми, как пуговицы.
– Сесиль, нет. Это же камень, – сказала она.
– Трусиха.
– Нет, – запротестовала Берта, и ее голос дрогнул.
– Тогда бросай.
Изабель шагнула к Мартину и встала так, чтобы заслонить его голову. Берта все же бросила камень, но он ударился в повозку.
– Ты нарочно промахнулась, – заявила Сесиль.
– Нет! – закричала Берта.
Сесиль подняла второй камень и снова вложила его в ладонь Берте.
– Ближе подойди, – велела она и толкнула девушку вперед.
Берта сделала пару неуверенных шагов в сторону Изабель. Ее пальцы сжимали камень так крепко, что побелели костяшки. Она занесла руку, и ее глаза встретились с глазами Изабель. В них плескался страх. Изабель показалось, будто она смотрит в зеркало. Она видела панику в глазах другой девушки – знакомую панику, ведь сама она чувствовала то же самое.
– Это хорошо, что ты еще можешь плакать, – шепнула она Берте. – Вот когда перестанешь, тогда все, тебе конец.
– Заткнись. Я не плачу. Не плачу, – ответила та и занесла руку с камнем еще выше.
Изабель знала, что получить камнем по голове больно. Возможно, даже смертельно. Но если это ее судьба, значит так тому и быть. Она не покинет Мартина. Закрыв глаза, стиснув кулаки, она покорно ждала удара.
Но ничего не происходило. Медленно текли секунды. Изабель приоткрыла глаза. Вокруг никого не было, девушки упорхнули, как стайка испуганных воробьев. А там, где только что стояла Сесиль, она увидела очень старую женщину, одетую во все черное.
Глава 17
Смотрела старуха не на нее, а в дальний конец улицы, на убегавших девушек.
Ее лицо было изборождено морщинами. Заплетенные в косу снежно-белые волосы собраны в пучок на затылке. На пальцах руки-клешни красовалось черное кольцо. Изабель она показалась воплощением старости, хрупкой, словно обледеневшая веточка, готовая сломаться в любой момент.
Но первое впечатление рассеялось, когда старуха повернула голову и посмотрела на Изабель. Заглянув в серые глубины ее глаз, девушка сразу почувствовала притяжение воли более сильной, чем ее собственная.
– Заводила в желтом платье плохо кончит, – уверенно сказала старая женщина. – Уж я-то знаю.
Изабель встряхнула головой так, словно хотела освободиться от чего-то. Ее качало, земля норовила уйти из-под ног, точно она не стояла на тихой деревенской улице, а плыла на корабле по бурному морю.
– Вы… это вы их прогнали? – спросила она.
Старуха развеселилась:
– Прогнала? Я? Дитя мое, да моим старым ногам не угнаться даже за улиткой. Я просто подошла, чтобы поговорить с тобой. А эти девушки сами разбежались, увидев меня. – Она помолчала, затем добавила: – Ты, кажется, некрасивая мачехина дочка? Я слышала, они так тебя называли.
Изабель моргнула, уже готовясь к потоку новых оскорблений, но их не последовало. Старуха лишь поцокала языком и продолжила:
– Зря ты выходишь на люди, это глупо. Конечно, злые слова тебя не убьют, а вот камни, особенно брошенные злой рукой, могут. Сидела бы ты лучше дома, в безопасности.
– Некрасивым мачехиным дочкам тоже надо есть, – сказала Изабель, чувствуя, как ее щеки заливает краска стыда.
Старуха уныло покачала головой:
– Люди не забудут. И не простят. Для девушки быть некрасивой – уже преступление. Верь мне, я стара и много повидала. Например, я видела, как одна бесчестная девушка украла столько сокровищ, что хватило бы на королевскую казну, но ее простили за красивую улыбку. Другая грабила дилижансы, наставляя ружье на людей, но вышла из тюрьмы как ни в чем не бывало – из-за своих густых, длинных ресниц. Да что там, я знала одну молоденькую убийцу, которую спасли от виселицы сочные губки и ямочки на щеках: судья влюбился в нее по уши. Но что делать некрасивым? Ах, дитя мое, этот мир создан для мужчин. К некрасивой девушке он беспощаден.
