– Х-ха! – выбило у него воздух из легких. Берет спланировал на пол.
Брат бросился на меня всерьез, рубя воздух руками, как секирами. Не знаю уж, что там за приемчики были, да только не удались они, а морпех приземлился удачно, коленом на коврик у двери.
– Брек! – выдохнул он и поднялся, припадая на левую ногу, прокряхтел: – Неплохо, очень неплохо… Как ты меня с катушек сшиб! Уважаю… Так, значит, Инну тебе подавай?
– Я не знаю, что она там себе напридумывала, – заговорил я, остывая, – только никакой вины на мне нет! Пусть хоть выйдет. Поверит или не поверит – ладно, но даже приговоренному дают последнее слово!
Брат поразмыслил и протянул мне руку:
– Володя.
– Миша.
– Я попробую, – сказал флотский с сомнением, – но… Постой тут.
Володя скрылся за дверью, а я остался. Меня потряхивало, будто от холода, – это в душе, как язва, разлезалась черная дыра потери. Отчаяние было настолько материально, что даже стон захлебнулся в тягучем приливе амока.
Показался Владимир – и огорченно покачал головой.
– Кто там, Вов? – послышался мелодичный голос.
Из-за двери выглянула высокая девушка с роскошной гривой волос цвета спелой соломы.
– Это к Инке, Ларис, – поспешно сказал братец.
Лариса не поджала губы из чувства солидарности, как я опасался, а лишь вздохнула расстроенно.
– Лежит, отвернулась, молчит… – проговорила она чуть виноватым голосом.
– Ладно, чего уж тут… – махнул я обреченно рукой, поворачиваясь уходить. – Извините, что праздник испортил…
– Пустое! – тем же движением ответила Лариса. – Ты только не переживай! Девушки – до того вздорные существа…
– Наконец-то созналась! – невесело хмыкнул Владимир.
– …Из-за любой мелочи трагедию устраивают!
– Из мелочей жизнь состоит, – усмехнулся я. – Ладно, до свидания.
– До свидания!
Я спускался, механически переставляя ноги. Сверху долетел тихий говор, щелкнула дверь, потом я услышал тоскливый Володин матерок, и дверь квартиры Дворских издала еще один гулкий щелчок.
Заняв место водителя, я повернул ключ. Движок завелся с полоборота. Переключившись на «Д», я тронулся по Тургенева, пока не выехал к телевышке.
Здесь по-прежнему было пустынно, неблизкие дома казались выморочными, телебашня и вовсе режимный объект – ни души. Солнце пригревало, травка пробивалась, небо голубело как ни в чем не бывало, а на душе темно и холодно. И пусто.
Выйдя из машины, я бесцельно побродил и прислонился к теплому передку «Ижа». Мыслей не было. От слова совсем.
Так только, волочились какие-то убогие отрывки, обрезки думок. Закинув голову, я поглядел на верхушку полосатой телебашни. Как там один капитан говаривал? «Бороться и искать, найти и не сдаваться»? Красиво звучит, романтично. Ну не слишком-то я и боролся, если честно. И не искал – это Инна меня нашла. А вот сдаваться… Ну уж нет уж! Хотя, по правде говоря, мне сейчас меньше всего хочется добиваться Инны. Если чуть что – и разрыв, даже не разобравшись, в чем дело, то чего ждать, ежели судьба-злодейка изловчится, да и пнет изо всей силы?
Любовь прирастает надеждой, а держится на вере. Жить в доме из песка – извините, не тянет. И что делать?
Я снова засмотрелся на небо. Где-то там, за тоненькой голубой каемочкой, кружат в бездонной черноте спутники, не догадываясь, что сегодня их день. День рождения Инны…
Телецентр неожиданно явил признаки жизни – с треском распахнулось окно и на улицу, пыхтя папиросой, выставился мужик в рубашке, при галстуке, но с закатанными рукавами. За его спиной мерцали ряды экранов – в записи шла программа «Время». Послышался громкий голос диктора, а затем надо всею пустошью разнеслась моя любимая мелодия – запели скрипки оркестра Франка Пурселя.
Послушав, я сложил губы дудочкой и уныло засвистел, попадая в такт: «Я тебя могу простить, как будто птицу в небо отпустить. Я тебя хочу простить – сегодня раз и навсегда…»
