— Ладно, — соглашается Нейт. — Я буду веселиться.
— И пойдешь в город.
— Пойду.
— В злачный бар?
— Да.
— Сегодня же вечером?
— У меня встреча сегодня вечером.
Кин наверняка знает об этом. И знает, что никаких дел вечером у Нейт нет, и завтра утром, так что она сможет отоспаться, если ночь выдастся бурной. Кин это кажется идеальным исходом. Работник службы соцобеспечения Свидетеля и без имплантированного устройства отлично читает ее мысли.
Нейт размышляет. Если скажет прямо, отступить не получится. Кин проверит. Она набирает полную грудь воздуха:
— Да!
Кин радостно щелкает языком, будто пробка выскочила из бутылки.
— Ага! Хорошо. Здесь моя работа закончена. Работайте, инспектор Нейт.
Кин прощается и уходит, а инспектор думает, огорчится Кин, если она внезапно умрет, или только удивится.
Тревожный звоночек, который просыпается у нее в голове через двадцать минут, — по сути, эхо паранойи Дианы Хантер. Но все равно Нейт не может избавиться от мысли — беспокойной и в той же степени абсурдной, — что визит Пиппы Кин создает бумажный след глубокой официальной обеспокоенности, который может впоследствии пригодиться, чтобы заменить ее или дискредитировать.
* * *
— Не длина важна, — говорит Табмен, — а качество. Верно?
На шее у него висит марлевая маска, так что он похож на врача. Нейт не смеется, он вздыхает и ворчит что-то про «молодежь». Он где-то лет на десять старше ее.
Свидетель справедливо заключает, что она запрашивает разницу в возрасте между ними, и ответ появляется в углу ее поля обзора: девять лет и четыре месяца.
— Нейропластический синдром ложного тела, — сообщает Табмен.
— Я не знаю, что это значит.
— Ну, желание почесать яйца. Нейропластический синдром ложного тела. Может еще время от времени проявляться неловкость. Плохой почерк, все такое, — пожимает плечами Табмен. — Такое происходит, когда слишком долго бываешь не собой. Проприоцепция все портит. А тут трое не-тебя, как я понимаю, да еще жертва. Так?
— Четверо.
— Да твою ж медь.
Руки взлетают к небу: почему же вы мне приносите поломанные вещи? Нейт все равно не понимает. Тогда он фыркает:
— Твой мозг физически реагирует на происходящее. Приспосабливается к новым потокам данных. Обычно такого не происходит, потому что требуется много дней. И, честно говоря, у людей столько просто не хранится тут. — Он постукивает себя пальцем по виску. — Знаешь, что самое страшное в моей работе? Я вижу, какие маленькие выходят файлы. Живая личность должна быть огромной и сверкающей. А по большей части — влезает в баночку от йогурта. Пара светлячков кружатся друг с другом, и всё. Иногда можно получить, ну, зеркальный шар с дискотеки. Редко, но можно. А потом смотришь на людей на улице и думаешь: ты вообще настоящий? Баночка от йогурта или целая лампочка? А потом задаешься тем же вопросом о себе.
Нейт отгораживается от него ладонью:
— Таб. Пожалуйста, не надо. Я думала, всё в порядке.
Табмен неловким жестом указывает на машины у себя за спиной:
— Всё в порядке, правда. Но качество впечатления ты заметила наверняка. Реальность? Она кристально ясна — множество нюансов, бездна деталей. Там есть глубокие цвета, настоящие текстуры. В большинстве случаев, если остановить кадр в записи дознания и осмотреться, можно увидеть, как мозг собирает восприятие вокруг слепого пятна при зрительном нерве, раскрашивает края в другие оттенки и все такое. Все, что не попадает точно в центр поля зрения, теряет цвет. Ты знала об этом? По краям фактически видишь картинку в оттенках серого. Зрение композитно. Ты еще не потерялась?
Она снова кивает. Да.
— Постоянство зрения.
— В точку. В общем, вот. Твоя жертва получше справилась с визуализацией. Намного лучше — это как сцена в кино, а не фотография. Симуляция до ужаса натуральная. Да, блин, она более реальна, чем твои реальные ощущения в жизни, потому что все там, только посмотри. Она явно долго и сосредоточенно готовилась, но не могла сосредоточиться во время процедуры, верно? Мы ведь не совершаем волевые акты в состоянии агонии.
Табмен пожимает плечами. Инспектор почти видит, как Свидетель отмечает это его замечание тегом «аномальное».
— Обычно не совершаем, — соглашается инспектор.
— Не совершаем, — твердо повторяет Табмен с учительской уверенностью, — но эта запись, она, как говорят, информационно плотная.
Нейт вспоминает, как акула плыла в море зеленых цифр.
— И что? Там есть скрытое послание?
Табмен пожимает плечами:
— Теоретически — миллионы посланий. Или одно громадное. Или одно маленькое и множество мест, где его можно спрятать. Но, как я понял, она не прячет сообщение, так? «Идите в жопу», — говорит она вполне внятно. Я видел снимки ее дома. Очень миленько. Все по-простому, неряшливо. Как Маргарет Гамильтон оформила Гринэм-Коммон. Такие девочки мне нравятся.
Табмен женат на строгой и светской женщине, враче из Венесуэлы. Инспектор закатывает глаза: давай уже выкладывай.
— Нет, ладно. Может такое быть, стеганография, криптография и все прочие мерзкие игрушки. Но я бы сказал, что нет. Смысл-то какой? Если ты на самом деле хочешь что-то спрятать, так не делается. Если хочешь что-то надежно закрыть, нужно брать несколько ключей, много уровней безопасности, а не детскую игру «ку-ку». Это… называется шифр-бикини. Выглядит секси, но ничего не скрывает. Вспомни, что мы делаем с доступом к самым важным объектам инфраструктуры. Все начинается с биометрии, затем подкатывает коннектом нового поколения, и всё лишь для того, чтобы войти в двери. Слава Богу, это не моя головная боль. А замутнение, о котором ты говоришь… спрятаться у всех на виду, разбить на части послание — думаю, это можно назвать искусством. Можно такое сделать, но тут требуется талант и самоотверженный труд. И капелька безумия, наверное.
Ровно те три слова, что описывают качества, которых никто не хочет видеть в своем противнике, если, конечно, Диана Хантер — противник.
— Опиши его мне. Это «замутнение».
Нейт знает ответ, но суть не в нем. Суть в мозгах Табмена, в том, как он видит все вокруг — не абстракции, но инструменты.
— Все способы замылить главное, можно сказать. Сперва, например, тем, чтобы проявить очуменную неуклюжесть. Лет двадцать назад была школа мысли, которая считала, что инструкции нужно писать так, чтобы их было тяжело прочесть. Чтобы пользователям приходилось их изучать, а не обращаться к инструкции по факту возникновения проблемы. Омерзительно, но логика железная — необходимо включать голову. Затем — перемешивание, это делается уже в коде. Машине все равно, в каком порядке расположены части, только люди всё читают подряд. Машина видит инструкции, человек — белый шум. Двусмысленность: прячешь намерение, подбираясь с неожиданного угла. Затенение: прячешь, блокируя обзор, как при затмении. Стеганография: прячешь сигнал в белом шуме. Шифрование: послание становится нечитаемым, если у тебя нет ключа. Все возможно, но на этом уровне трудно знать наверняка.
