Нейт делает глубокий вдох, выдох и пытается увидеть картину преступления как текст.
Когда она вновь смотрит на место преступления, видит не освещение, а театральные прожекторы. Расположение световых пятен не случайное, в нем чувствуется рвение — и тут соображения Дианы Хантер о том, что надо разрываться на части, уважили буквально. Агония и немыслимый страх выписаны кровью на сером полотне дороги. Это демонстрация, победное шествие. Здесь преступление — не преступление, точнее, его преступность — побочный эффект, конверт, в котором ей доставили послание. Это код, шифр, и смерть в нем — лишь удобное средство.
Инспектор чувствует внезапный холод. Если Диана Хантер пожертвовала собой, чтобы наглядно показать свою точку зрения, а Смит стал орудием ее самоуничтожения, а теперь он убит, чье послание здесь написано? Начальства Смита? Его сообщники призывают друг друга к верности и молчанию под угрозой смерти? Или это работа Дианы, все было запланировано еще до ареста, а теперь воплощается в жизнь? Тогда — кто еще в ее списке? Помощники Смита при дознании? Нейт накладывает запрет на выезд для всех, у кого были со Смитом сильные профессиональные связи: его первый круг. Явиться для немедленной дачи показаний.
А потом, как разряд тока, она слышит слова в голове: «Катабасис для масс». Черт, вторую часть она не сразу поняла. Катабасис, да, вопросов нет. Но это не для масс. Неужели в представлении Лённрота все должны отправиться в дорогу через смерть? Может, следует ждать газовой атаки? Орфей вернулся, но без Эвридики: может, кто-то нацелился на две X-хромосомы? Или просто грубо — погибнет строго половина?
Нет. Она в это не верит. Нейт приказывает Свидетелю перейти в режим максимальной чувствительности к следам биологического, химического и радиологического оружия, переводит всю сеть в состояние повышенной готовности к терактам, но признает, что делает это из предосторожности, и тут же отправляет запрос на рассмотрение в отдел противодействия терроризму. Узел в животе ослабевает, сердцебиение замедляется. Нет, такой терроризм — это не похоже на Диану Хантер. Не похоже на Лённрота. Она пришла бы в ужас от мысли о массовых убийствах, а ему эта мысль показалась бы скучной.
Мы все вместе отправляемся в странствие по подземному миру, а Смит — наш провожатый. Кондуктор. Перевозчик. Верно?
Для Дианы точно.
Тогда — что за странствие? С гнетущим чувством Нейт оглядывается на Хинде, потом снова смотрит на раны. Можно ли их вообще назвать ранами, если в каждом куске больше раны, чем трупа? Смит не ранен: к его ранам кое-где пристали останки Смита.
Она косится на Хинде, та хмурится: не отвлекай меня.
Нейт запрашивает у Свидетеля вероятную причину смерти, подозревая, что услышит, и надеясь ошибиться.
— Нападение акулы, — говорит Свидетель, — в сорока двух милях от побережья, — затем добавляет почти сконфуженно: — Аномалия.
Да. Одновременно невозможно и очевидно. Не могла акула напасть на него здесь, в сухом воздухе тоннеля, но инспектор видит неоспоримые доказательства этого. Акула вышла вслед за Кириакосом на сушу, стала белокожей женщиной с очень темными волосами. Потом она обвалила экономику. Она никогда никого не убивала. По крайней мере до сих пор.
Нужно досмотреть остаток воспоминаний Дианы Хантер — и быстро.
Но пока инспектор прикрывает глаза от света, будто заглядывает внутрь почтового ящика.
— Покажи.
Реальный мир блекнет, когда терминал проецирует изображение прямо ей в глаза, так что Нейт чувствует еще один приступ тошноты, на этот раз вызванный не внутренностями, но резкой сменой точки зрения, которая не согласуется с ощущениями тела по размеру и положению в пространстве. Запись говорит, что она вдруг выросла до пятнадцати футов
[43] и смотрит на тоннель глазами, расставленными на девять дюймов
[44] — как богомол. Впервые столкнувшись с полной записью Свидетеля, многие падают. Но инспектор не новичок. Она переносит вес на пятки, чтобы почти не менять позу, разделяет чувство положения и зрение. Это трюк. Просто нужно научиться использовать мозг по-новому.
Машина Смита одна в тоннеле, движется со скоростью точно на один километр ниже разрешенной. Каким-то образом он тут оказался один: флуктуации транспортного потока. Нейт надеется, что ему это показалось любопытным.
Потом машина тормозит и останавливается. Смит, похоже, не знает почему. (Картинка в картинке: на него смотрит еще и камера с приборной доски.) Он раздраженно пыхтит и звонит в поддержку. Система просит его оставаться в машине и заверяет, что другие автомобили получат предупреждение или будут перенаправлены по другому маршруту. Это стандартное сообщение, и Смит расслабляется.
Потом, когда ничего не происходит, он понемногу начинает тревожиться. Оглядывается по сторонам, но явно ничего не видит и не слышит. Нейт вспоминает недавний кошмар, страх и руку Лённрота из зеркала, чувствует прилив сочувствия. Смит тоже испытывает обычную для млекопитающих реакцию на тишину и замкнутое пространство: тревожное и неприятное чувство, что за тобой наблюдают.
Конечно, за тобой всегда наблюдают. В этом суть Системы: ты никогда не останешься один, всегда будешь защищен. Не нужно больше бояться темноты.
Свидетель выключает изображение изнутри автомобиля. В тоннеле по-прежнему пусто, пылают бело-зеленые огни. Затем, когда управляющий алгоритм убеждается, что сюда не едут другие машины, свет меркнет: экономия электроэнергии. Из сияющего дня тоннель погружается в холодный серебристый сумрак.
Смит ерзает на сиденье. Он ведь знает, что внутри автомобиля безопасно. Даже окажись он в центре бального зала, людей вокруг было бы меньше. Впрочем, поправляет себя инспектор, на самом деле он в опасности. С другой стороны, если он не знает чего-то особенного об этой ситуации, должен так считать. Как Царь Обезьян никогда не сходил с ладони Будды, Оливер Смит по-прежнему заключен в объятия своей электронной матери: он настолько же в безопасности, насколько любой другой человек в мире.
Он пытается кому-то позвонить, но не может. Сигнала нет — усилитель отключился вместе со светом. Смит несколько раз переподключается, начинает оглядываться через плечо. Пока, по мнению инспектора, у него нет причин бояться нападения, как и подозревать, что нападающий окажется сзади.
В эти несколько секунд он куда более одинок, чем в принципе возможно внутри Системы. Порадовало бы это Диану Хантер?
На некотором расстоянии в тоннеле, как раз когда Смит в очередной раз поворачивается лицом к приборной доске, одна из ламп гаснет. Смит говорит: «Боже мой». На его лице отражается понимание, а потом уже не тревога — откровенный ужас. Он не гадает, знает наверняка, как мышь знает, что летит сова.
Гаснет следующая лампа. «О нет. Черт. Черт!» Голос Смита звучит напряженно и резко. На основании частотного анализа и выражения лица Свидетель предполагает, что он перебирает возможные причины и варианты, и все они ему не нравятся. В состоянии, которое машина с вероятностью 98 % определяет как отчаяние без рационального расчета на выживание, он расстегивает ремень безопасности и тянется на заднее сиденье за своим пальто. Люди иногда делают очень странные вещи, когда собираются спасаться бегством, но еще не бросились со всех ног. Нейт видела такое прежде: остаточное исполнение условностей. Как только пальто начнет ему мешать, он его выбросит, пожалеет, что взял его с собой, а потом и это забудет в панике, но в первую секунду Смит не может себе представить, что выйдет из машины без кошелька и ключей. Обыденная жизнь требует забрать пальто, потому что, когда он спасется от этого ужаса, захочет выпить, а потом попасть домой. Тот же глупый импульс губит пассажиров во время авиакатастроф: они пытаются открыть верхние отделения, прежде чем выскочить из горящего самолета.
