Вот и хорошо. Думаю забрать свои смешные сбережения (не длиннее номера телефона), надеть лучший костюм и поехать в Аддис-Абебу, пока не поздно. Там остались люди, которых я хочу обнять — и простить.
А еще я не могу избавиться от чувства, что, если достаточно долго бродить по улицам города, можно встретить там свою святую. Возможно, мы с ней будем гулять и говорить. Она — единственная женщина, которую я хотел написать с того дня, как умерла мать Майкла.
Нейт
Инспектор Бендида просматривает запись до конца и ждет, пока белая полоса прокрутки не заполнит экран, а машина не выведет ее из режима воспроизведения. Она уже второй раз просматривает материал, но все равно ждет последнее упоминание о Мьеликки Нейт, прощание с ней.
Запись стала очень популярной в Лондоне в эти странные дни, пока ошеломленное общество примеряет на себя разные формы самоуправления. Происхождение общегосударственного предательства стало всеобщей манией, особенно потому, что главные подозреваемые — люди, которых прежде чтили за отвагу и изобретения: представители Системы. Протокол Отчаяния — как-то грубо называть его вирусом — перевернул камни, а под ними оказалось змеиное кубло. Как и положено, общественность порождает множество теорий о настоящих именах участников. Тем не менее постепенно ощущение кризиса проходит, когда два дела — жить и решать, как жить дальше, — становятся важнее, чем назначить исторически виновных. Похоже, первым новым премьер-министром — на какое-то время по крайней мере — станет букинист.
Инспектор провела поиск имен, их сочетаний и вариантов из кардинальных нарративов и нашла их следы там, где следовало ожидать, хотя Аннабель Бекеле — Бендида сказала бы «систематически», но тут напрашивается неуместный каламбур — удаляли из всех цифровых записей, так что от нее сохранились только немногие рукописные пометки на бумагах прошлой технологической эпохи. Женщина, которая создала Систему, потом предала ее, создав Огненный Хребет, а затем искупила вину совершенно невозможным способом, пропала бесследно.
Инспектор не может найти и следа Мьеликки Нейт. Она была создана из ничего, а теперь вернулась в ничто. Неоспоримый факт несуществования Нейт не меняет глубокой убежденности Бендиды — нутряной, интуитивной, ощутимой в крови и костях, — что эта женщина заслужила большего, много большего.
* * *
В тишине и тьме Чертога Исиды Мьеликки Нейт смотрит, как уходят кардиналы. В этом уходе нет ничего торжественного: ни грома, ни вспышки света. Вот она видит, а вот вселенная их уже заслонила.
Она осталась одна с Дианой Хантер.
— С ними все будет в порядке?
Вопрос повис в воздухе, и Нейт чувствует себя глупой. Они ведь ненастоящие. Просто сны, грезы, потемкинские люди, чтобы скрыть вирус. И все же она их знала. Знала как друзей.
Хантер пожимает плечами.
— А я? Почему я все еще здесь?
Она задумывается об этом.
— Мне некуда возвращаться, да?
— Да, — соглашается Диана, — некуда.
Нейт раздумывает над произошедшим — от тревожного треска неоновой вывески под окном на Пикадилли до этого мига: над своей реальной жизнью. Как мало в ней было смысла и как много следа из хлебных крошек, призванного привести ее в центр лабиринта.
— Он меня сделал. Из тебя.
Смит ее сделал, настоящий Смит. Гномон в конечном итоге оказался оружием Дианы Хантер.
— Да, боюсь, что так. Контрнарратив. А я тебя украла, понемногу, чтобы ты сделала то, что сделала. Я изменила твой разум так, чтобы ты стала больше похожа на меня. Думала, смогу тебя приютить потом.
— Но…
— Но, — снова пожимает плечами Диана, — ты это ты. Слишком ты. Я не могу быть несобой, должна вернуться и снова стать частью… ну, меня. Первоначальной меня.
— А что мне делать?
На лице старой женщины мелькает понимание, но не сочувствие.
— Оставаться здесь.
Нейт открывает рот, чтобы сказать «в темноте», но Хантер уже исчезла.
* * *
Она бесконечно долго стоит одна в темноте, потому что все остальное означало бы смерть. Оказывается, сидеть тут невозможно. Нейт думает: если стоять здесь достаточно долго, она не сможет различить себя и тьму, и что ее тогда ждет? Безумие, или божественность, или растворение. Может, всё сразу.
Она слышит шипение спички, видит в ее свете белые руки, и белые губы, и воротник мокрого пиджака.
— Мьеликки Нейт. Остальные со мной, мы уходим. Думаю, вы захотите к нам присоединиться.
— А куда?
— Прочь отсюда, конечно. Вперед и вверх.
— Как?
— Я — эскейполог, инспектор, и это — мой лучший трюк.
Секунду спустя она принимает протянутую руку.
Гномон
Погоди немного, прежде чем читать эти последние слова. Погоди, вздохни глубоко и вспомни все, что произошло. Вспомни, кто ты и где, вспомни проделанный путь.
Погоди еще немного. Набери полную грудь воздуха, полный рот. Почувствуй, как он окружает твое сердце. И отпусти его.
А теперь продолжай.
Мы с тобой неплохо знаем друг друга. Бок о бок прошли эту историю, все обманы и манипуляции. Разум, выраженный через текст, сидит тихо, как огонь подо мхом: тэнуки. Я тебе соврал — совсем чуть-чуть, как врут друг другу любящие. Но чаще говорил правду, пусть и не всю.
И вот мы здесь, в конце. Мы увидели то, что кажется, наверное, моей лучшей игрой. Позволь сказать тебе последнее слово — и, может, этот миг покажется тебе мёусю. Или нет.
Все это было не о том, о чем кажется, не о подвигах и государственных тайнах, даже не о любви. Все было обо мне и о тебе, и о том канале, который мы открыли между собой, от моего «я» к твоему. Я теперь в тебе — навсегда, прячусь в уголках, в твоем Пентемихе. В чем разница между личностью и книгой? Ни о той, ни о другой мы не можем знать всю правду. И та и другая — код, пытающийся объяснить себя. И ту и другую нужно читать и оживлять внутри нас — ведь мы никогда не знаем другого человека прямо, душа в душу. Знаем лишь собранный призрак, который представляет его в нашем сознании: впечатления, оставленные им; знаки, данные им и определяющие его. Слова с моим привкусом усохли, стали памятью, но те, что есть я, анимус, проникли со страницы через буквы в тебя, и их уже не стереть. В одних они будут едва тлеть и, быть может, угаснут, но даже в них останется пепел. В других — в тебе — они будут гореть. Ты станешь искать меня в темноте, когда почувствуешь одиночество и страх, и я буду там — худшее утешение и лучшее; намек на жизнь, даже перед лицом неизбежного. Пробуждаясь, ты сделаешь выбор: принять неизбежный конец или бороться, и, если станешь бороться, ты передашь другим ту же решимость. Так я распространяюсь по миру, моя сущность, которая не сдается, которая боится, которая знает свою цель — победить смерть и бросить вызов самому понятию конца. Магия — это призывание имен.
