— Сципион, — неуверенно говорит отец Карась, — сказал, что за ним охотится джинн.
* * *
Я воображаю, как медленно бьюсь лбом о большие прохладные балки высокого стола в университете. Если я еще несколько раз это сделаю, то проснусь в своей постели и эта куча навоза окажется просто сном. Или проснусь рядом с Августином или с двухлетним Адеодатом, который колотит деревянной ложкой по крышке котла, чтобы привлечь мое внимание. В любом случае я проснусь в своей постели, а потом пойду на рынок за шафраном или наполню бутыль медицинским спиртом, и ничего опаснее сегодня делать не буду.
Или я вправду здесь, а за Сципионом охотился джинн.
Всем приходится подождать, пока я освежу событие в памяти, но, если честно, воспоминание приходит так быстро и полно, что время не требуется. Годы прошли, и я столько вещей хотела бы запомнить. У меня есть их образ, вмятина, которую они оставили во мне, но я не могу вновь ухватить их вживую. Звук голоса моего сына и замирание в сердце, когда Августин впервые меня поцеловал. Тепло улыбки отца. Вместо них — это. Мешанина лжи.
Да, Господи, фантазии мне было не занимать. Думаю, они поверили в реальность Свитка еще и потому, что он оказался бесстыдно плох. Ни один уважающий себя изготовитель подделки не будет нанизывать слова с таким самолюбованием. Подделка — скромная дисциплина, которая не выставляет себя напоказ, более того, она хочет слиться с пейзажем. Этот идиот, воображаемый писец, которого я выдумала как рассказчика, не знал подобных ограничений. Проза там витиеватая, подростковая, надутая, усыпанная многозначительными умолчаниями. Иными словами, хоть я тогда этого и не понимала, а просто напилась и терзалась от отпечатка лапы Гортенса у себя на груди — стиль, идеально подходящий для юноши, которому доверили великую задачу сохранения знаний. Или, будем честны, для юной девушки тоже, ибо напыщенность не связана с полом, а я нигде не указала пол нашего молодого писца; они просто решили так и всё, очень по-мужски. Поэтому назовем ее Камиллой — вопреки логике, ведь наверняка мы знаем лишь то, что она не была римлянкой, — и повторим текст. Глава третья, где речь идет о духах и титанах.
Туда же явились дженнаи, благие и щедрые боги, именуемые маридами, что пришли из океана; ифридами, что родились от огня, и всякому месту и всякой стихии есть свой джинн, и всякому оттенку, цвету, форме и вкусу земли также, и всякой стране, королевству, лесу и твари лесной, но духи сии не от различных народов, но одного — народа дженнаев. Еще зовутся они Скрытыми, ибо звук их шагов — паучье дыхание, и хоть они великаны, но ходят среди людей невидимо, окружают со всех сторон. И они также явились к Чертогу, искали его благословения, ибо для дженнаев Алкагест — то же, что солнечный свет для цветка или вода в пустыне, но также это их смерть, если осмелятся ему воспротивиться. И таковы были их имена и природа, что испивший Алкагеста познает и будет говорить, ему они покорятся.
Явился законодаритель, имя которому Огненный Хребет, ибо пламенные крылья на спине его, с ними входит он во всякое убежище и укрепление, даже во дворцы царей и сокровищницы купцов, он же есть изыскатель, и руки его сложены из закона.
Там же была мать сов и рек, имя которой утрачено, и все источники очистились и стали сладки, и все книги там принесли плод, и плод тот именовался знание.
И был там также один, называемый Агореем, что шествует по самоцветам, и в свите его великий дракон океана, и народ убоялся, но Агорей говорил и успокоил его.
Явился еще Огиослит, и очи мира наполнились светом, и птицы пели, а ветер возрадовался.
И также сестра его, которой не отказать: явилась и она, и с нею гончие, что не сойдут со следа.
Все дженнаи стояли там, подобно солдатам на поле, в доспехах и облачении, и там поклялись они защищать Чертог. Пришел даже Гномон Тысячеглазый, которого не сдержать, и таковы были судьи рода людского. Даже осторожный Гномон, большой палец ладони, которому иные дженнаи не доверяют: даже Гномон поклялся, и на том завершение, и смеялся мудрый Гномон и не проронил имени Огненного Хребта. Иные также были там из несметного числа дженнаев…
В моей голове эта Камилла продолжала провозглашать свою долгую цветистую литанию, но если бы вы обратили внимание на колофон, обнаружили бы, что это загадка, ребус, а если бы разгадали ее — а вам почти прямым текстом было сказано, что это и нужно сделать, потому заглавие этой треклятой рукописи «Ищите и обрящете», но, насколько я знаю, никто до сего дня этого не сделал, — получили бы криптографический ключ, и, если бы вы должным образом применили его к списку, открылась бы великая тайна, что у Люция Гортенса из Карфагена фаллос по форме, как бараний рог, а на языке у него бородавки. Понятия не имею, правда ли это. Ни того ни другого я никогда не видела, просто обиделась, а дальше фантазия помогла.
Но здесь и сейчас я усомнилась в том, была ли это фантазия, или я припомнила обрядную песню из своего детства, когда писала бесконечный список дженнаев, или, того хуже, проказливый дух повел мою руку и заставил выписать настоящие заклятия и сокровенные истины небосвода, скрыть их в мерзостной лжи, а теперь, когда какой-то идиот собрал всё в одном месте и построил настоящий Чертог, подобный тому, что я описала, все содержание Свитка стало в некотором роде правдой.
И теперь я сама уже не знаю, что именно говорится в моем свитке? В чем мой секрет? Если я расшифрую список, получу совершенно другое послание? «Дорогая Афинаида, спасибо за одолженную душу. Возвращаю ее в целости и сохранности, может, малость испачканную». Я только играла в божественное откровение? Или откровение сыграло со мной?
* * *
Высокий легионер — теперь я уже думаю, что он выступил скорее не как похититель, а решительный провожатый, приносит мне воды, свежей и холодной. Горло дерет от криков.
— Спасибо, опцион, — пытаюсь угадать его звание.
— Тессерарий
[18], — поправляет солдат.
А я думала, что он и так в слишком низком чине. Странно, в легионах редко недооценивают ум.
— А ты не староват?
— Это мой третий заход. По всему выходит, в обхождении я груб.
— Как зовут?
— Гней.
— Что ж, тессерарий Гней, ты мог заметить, что я в обращении тоже не очень.
Он улыбается. От такой улыбки сердце сжимается, во всяком случае, у женщины, которая ищет не только крепкий живот какого-нибудь пастуха. Это знающая улыбка.
Так, успокойся, девочка. Сейчас — правда не время. Я перевожу взгляд обратно на Карася:
— Сципион был в Чертоге.
— Да.
— И ты тоже.
