Гней пожимает плечами:
— Если тело принадлежит другому человеку, нужно лишь убить Сципиона, отрубив ему голову, и оставить части другого тела, обряженные в такую же одежду. Тогда это обычное человеческое убийство, вероятно не связанное с Чертогом. Джинн окажется общей ошибкой, лихорадочным видением, вызванным способом убийства и нашими страхами.
— А я окажусь лжецом, — заканчивает Юлий Марк.
К его чести надо сказать, он выглядит не столько оскорбленным, сколько обнадеженным. Гней пожимает плечами:
— Обманутым или одурманенным снадобьями. Но никаких богов или демонов, отец мой. Никаких злых чудес, лишь злые люди. Мудрая Афинаида считает, что такой исход крайне желателен.
Это правда, но я бы на него и цыплячью ножку не поставила.
Солдаты приводят девушку, но она, разумеется, оказывается типичной северянкой — томной и светловолосой дурой. Когда ей показывают тело, она начинает вопить и не прекращает, пока ее не уносят прочь. Наверное, винить ее не в чем. Некоторое время мы спорим, указывает ли ее реакция на то, что она опознала тело или только голову, либо ее просто сломил безотчетный, но вполне понятный ужас. Затем мальчик-водонос приносит весть, что Елена оправилась настолько, что может подтвердить: тело принадлежит ее любовнику. У него на плече родинка, а под ней — укус, след от ее собственных зубов. Эх, молодежь…
Проклятье! Я смотрю на Гнея, и он вновь пожимает плечами: а чего ты ждала? Легионеры вообще не очень ценят ложные надежды.
Теперь я стараюсь избегать богов и иных духов. Алкмеон Кротонский пишет, что хотя дженнаи и живут, но под углом к нашему миру. Те, кто взаимодействуют с ними, подобны человеку, который ругается с возничим колесницы, катящейся по дороге, и принимает за ярость или мудрость то, что, по сути, является лишь скоростью.
А теперь, похоже, у меня тут собственный дженнай.
Чудесно. Афинаида Карфагенская — специалист по расследованиям, эрекциям и экзорцизму.
* * *
Мне готовят рабочее место и приносят кровать. А потом я отправляю всех спать. Не знаю, в какой момент они решили, что я здесь царица, но возражать не собираюсь.
Пока они меня не считают самой Тарсет.
Я читаю, ужинаю, а затем — после бесконечного тысячелетнего заката — наступает ночь. В объятиях прохладной ткани я погружаюсь в полусонный покой, обретаю совершенную ясность одиночества. Я понимаю, что мне, в общем, все равно: смертной или бессмертной рукой был сражен Сципион; точнее, это важно потому, что он напоминает о сыне. Но меня притащили сюда не для того, чтобы свершить месть или открыть истину. Меня сюда притащили совсем для другого дела, и оно куда важнее.
Никто не произнес вслух, но мысль висит в воздухе и заполняет пространство между взглядами. Все они хотят, чтобы я призналась, что могу это сделать, но в то же время боятся этого, ибо если могу, их мир навсегда изменится. Все обретет иной смысл. Взойдет новое солнце.
Им не нужно, чтобы я изгнала джинна. Не нужно, чтобы расследовала убийство Сципиона.
Они хотят, чтобы я его воскресила.
А я не могу. Чудес не бывает.
Но за прошедший день я сотню раз воображала себя заговорщиком и убийцей. Давала себе доступ ко всем ресурсам мира и пыталась подстроить эту смерть так, чтобы получить в итоге то, что увидела. Снова и снова убивала в своей голове Сципиона. И придумала множество годных способов, хватило бы только решительности и времени. Но, проверив эти выдумки в реальности Чертога, я убедилась в их несостоятельности. Нет там ни потайных люков, ни тайников, ни укрытий. В стенах не скрываются острые клинки. Чертог — ровно то, чем кажется: деревянная конструкция с драгоценными украшениями.
Возможно, конечно, что этот дом — часть заговора. От Юлия Марка и Гнея до юного легионера, который определенно встречался с девушками. Все они могут оказаться актерами. Лжецами.
Но изображения Чертога я видела во сне. Расчленение души моего сына на пять частей издевкой смотрит на меня с восточной стены, а такое невозможно.
Этот заговор не принадлежит смертным. События растут из драконьих зубов, а не из семян. Здесь обретается истинный кайрос: мгновение до того, как обрушится волна, от напора которой посторонятся целые миры.
Я — алхимик. Вся наша жизнь — сплошные взрывы. А если бы все и было иначе, другого выхода нет.
Я поднимаюсь, иду в Чертог и пытаюсь изготовить Алкагест.
* * *
В Свитке даны очень ясные наставления. Все ингредиенты под рукой, потому что Сципион их заранее подготовил для какой-то своей цели. Чего он хотел, мертвый Сципион? Воскресить своих родителей, возлюбленную? Или под коркой дебошира и пьяницы он оказался ученым, которому знание важнее всего? Жажда познания иногда обретается в самых неожиданных местах. Или он хотел превратить мир в свою игрушку и стать ангелом, а то и богом? И такой человек ни в коем случае не должен получить желаемое, ради нашего общего блага. Воскрешу ли я его, если все получится? Выпью ли, прежде чем вернуть Адеодата? Иначе как я смогу контролировать, кто еще выпьет его и будет претворен заново здесь, в этом доме жрецов и солдат?
Похоже, я — женщина в мире камня и глины, обладающая даром ковать металлические мечи.
Сегодня я собиралась убраться в доме и запечь на медленном огне утку. Почти каждую неделю ко мне приходят местные ребятишки, хоть я их и не зову, чтобы послушать пересказы историй из моей библиотеки. И я им рассказываю, прячу в повествования о приключениях столько полезных познаний, сколько могу. На этот раз я хотела скрепить договор печатью, чтобы они приходили регулярно. Кусочки горячей утки в теплом хлебе должны были облегчить мне задачу. А теперь она испортится — хотя, наверное, если я справлюсь, смогу просто взмахнуть рукой и сотворить утку из чистого воздуха, пусть это и нечестно. Христу, по крайней мере, хватило воспитания просто преумножить хлебы и рыб, а не сотворять их из ничего. Видимо, придется поговорить с уткой и сделать ее опять свежей. Только бы не перестараться, а то она воскреснет.
А если я съем утку, переварю ее, а потом верну к жизни? Стану голодной, будто ничего не ела? А если нет, то почему?
Нет, я для этого не гожусь. Мне хочется задавать вопросы, от которых рассыплется мир. Меня терзает искушение слегка изменить рецепт смеси — теперь я куда больше знаю о трансмутации и непротиворечивости, чем когда его писала. Сегодня я могу сделать его намного лучше. Итак: нужно ли это? Но тут противоречие. Чертог именно такой, каким я его описала. Он существует в том, ушедшем мгновении, и настоящее должно поклониться прошлому, как иначе? Нельзя с ним играть, подстраивать под свою теперешнюю личность. Нужно нести свою жизнь такой, какой она была тогда, а не такой, какой я ее теперь воображаю.
Только я буду стоять в Чертоге Исиды и сделаю Алкагест, и все времена сольются в одно, и я не стану покоряться прошлому. Я воскрешу из мертвых своего сына.
