— Дайте двух констеблей. Пусть здесь меня подберут. Мы снова пойдем в дом Дианы Хантер.
— Направлю их в первую завтрашнюю смену.
Еще четыре часа.
Нейт усилием воли успокаивает дыхание, затем проводит обычную процедуру проверки на сон. Она не удивилась бы, если бы провалила тест. В кошмарах так часто бывает: смотришь и участвуешь одновременно.
Стучит шарик для пинг-понга. Фонарик мигает, но затем горит ровно. Нейт высвечивает им распечатку на стене и читает: «Я — комбинация к дверям…»
Последние слова тяжело ложатся на язык. Она возвращается от конца к началу — строка за строкой. Текст неизменен.
Нейт приказывает Свидетелю проанализировать ее медицинские данные, затем проверяет пульс и следует указаниям машины, чтобы провести самодиагностику для выявления осложнений после сотрясения мозга.
— Нет. Вы мыслите ясно и четко.
— Тогда я не буду ждать еще четыре часа. Пусть приезжают, как только смогут.
Но прежде — есть еще кое-что, кое-что очень важное. Она чувствует острую потребность довести дело до конца, словно касается языком больного зуба. Сегмент не закончен.
Юмор на допросе
Я где-то прочла, что, когда эскейполог впервые оказывается в баке с водой, он выдает одну из двух реакций, которые определяют ход его дальнейшей жизни.
Первый тип эскейполога — обычный человек, который естественным образом пришел в это ремесло, какими бы ни были обстоятельства; и он впадает в панику. Мало что можно вообразить более противоестественного и жуткого, чем оказаться связанным в тесном пространстве, где тебе нечем дышать. И не важно, сколько ты готовился, как только локтями ударяешься в плексиглас и слышишь глухой гул, поскольку звук теперь приходит к тебе не через газ, а через жидкость, вдруг понимаешь, что смертен, понимаешь, как никогда прежде, и теряешь контроль. Учебная команда в курсе, они ждут этого момента и тогда тебя вытаскивают, успокаивают. А потом ты пробуешь снова — или не пробуешь. Некоторые не могут заставить себя вернуться в бак. Они берутся за другие фокусы, уходят в иные направления иллюзионизма. Пара наручников, немного перьев и пикантная шуточка, плюс ловкость рук и нарративные трюки. Благодарю вас, и доброй ночи. Другие прыгают в воду снова, преодолевают страх и продолжают практиковать — насколько хватает таланта и навыков. На этих, последних, особенно интересно смотреть.
Второй тип эскейполога не паникует. Он попадает в воду и расслабляется, будто вдруг понял, что именно здесь хотел очутиться. Такие люди не испытывают страха, даже когда вроде бы и нужно, а освободившись от оков, на миг задерживаются под водой, чтобы попрощаться. Разумеется, коммерческого успеха они не имеют, потому что спокойствие в баке с водой вызывает у публики тревогу. Смысл эскейпологии в том, чтобы показать: смерти нужно бояться. Зрители хотят видеть борьбу за жизнь. Отмечен небольшой, но значимый всплеск рождаемости после того, как в городе дает представление высококлассный эскейполог. А второй тип такого острого переживания не вызывает. Он приглашает к спокойному созерцанию природы смертности, которое плохо продается и точно никого не уложит в постель. Зрители выходят — сосредоточенные и задумчивые, а потом слегка меняют свою жизнь, чтобы больше времени проводить с родными и близкими. В общем, денег тут не заработаешь.
До начала допроса становится ясно, что я эскейполог первого типа. Анестезия не дает мне спокойствия или передышки, а резко напоминает о близости биологической смерти. Я бьюсь в оковах — неуклюже, потому что рука отнимается, и недолго, потому что холод быстро, очень быстро расходится по телу.
Но потом, когда битва проиграна, я осталась одна, лишенная физических чувств, наедине с моими мыслями. Оказывается, я все-таки эскейполог второго типа.
* * *
Слушайте задачку:
«В одной стране у подножия горы есть деревня, в ней живет брадобрей, и он бреет в деревне всех мужчин, которые не бреются сами. Бреет он себя или нет?»
Пока вы обдумываете ответ, я тоже подумаю. То, что я вообще в сознании, что-то да значит. Я ведь должна быть в отключке, пока они потрошат мой мозг и переиначивают мои личные, приватные настройки. Им плевать на приватность. Когда-то давным-давно в Европейском союзе это было базовое право личности, но американцы считали, что свобода слова всегда и везде намного важнее. Эти технологии пришли из Америки. А с ними — политические и общественные взгляды небольшого числа инженеров — преимущественно белых мужчин. Этакая неизученная смесь привилегированного анархизма и академического идеализма. Личная безопасность — одно, ее надо защищать правом на ношение оружия и запретом на несанкционированный обыск, а владеть собственными данными — опасно и асоциально. «Свобода» вдруг начала означать не свободу действий, а свободу не платить, брать бесплатно — и такая подмена, несомненно, порадовала всех авторитаристов планеты.
Да, где-то там, при свете дня, они считывают верхние слои моих мыслей, роются в грязном белье моего сознания в поисках самых постыдных секретов. Понятия не имею, что они рассчитывают найти. Может, какой запоздалый, но знойный роман с роковым террористом? Ну, удачи им в этом деле.
Никому не по силам победить машину, в конце концов она всегда одерживает верх. Многие пытались, и все потерпели поражение — психологи, психометристы, психопаты; телепаты и гипнотизеры, иллюзионисты, шпионы и разведчики, даже шизофреники и параноики. Только одна женщина была близка к успеху — сумасшедшая. Так написано в документах: сознание, обращенное внутрь себя, прыгает мячиком в черепной коробке и отскакивает от стенок. Слишком много информации, слишком бурный поток сигналов между полушариями. Предписано радикальное вмешательство — и в конце концов она оказалась настежь открыта машине, будто та нарезала ее личность на страницы, пришила их к хребту и начала перелистывать. Потом ее вернули в широкий мир — уже с правильно работающим мозгом, и ей пришлось начать новую жизнь, потому что она стала другим человеком. Ни одно из ее прежних знакомств, ни одна привязанность не пережили насильственное излечение. Да и как? Теперь, когда эта женщина стала нормальной, все они потеряли смысл. Она стала странной, другой. Бедную бледную Анну выпотрошили. Мне она нравилась. Из всего, что было, этого я хотела бы избежать.
Нет, если ты оказалась в этой комнате, уже нет стен настолько высоких, чтобы сдержать машину. Если потребуется, она тебя подменит, займется регулированием, позаботится, чтобы твое сердце билось, а легкие наполнялись воздухом. Машина тебя убьет, но сохранит жизнь, пока будет чинить. Так все устроено.
Если только…
Но нет никаких «если». Машину невозможно одолеть изнутри.
Но предположим — чисто теоретически, — что я смогу. Вдруг я подобрала неожиданный список навыков и выстроила на ходу путаный план, которого никто не мог предвидеть, потому что нужно дойти до крайнего отчаяния, чтобы его придумать, и сойти с ума, чтобы поверить в реальность его исполнения?
