Когда Хинде не танцует, бейдж напоминает другим о контексте их взаимодействия. Это не предписывается и даже не рекомендуется Системой. Просто развитие возможности каждому узнать о другом что угодно через канал связи с Системой: вместо того чтобы люди сперва обижались, а потом смотрели ее данные и стыдились того, что не поняли или не вспомнили, что ее сознание немного другое, Хинде решила — как и многие другие в ее положении — заранее указывать на свои особенности. Исчезновение права на неприкосновенность частной жизни имеет множество преимуществ, и одно из них — отсутствие социальной неловкости. Инспектору такой исход кажется равно практичным и достойным.
— Истощение, — коротко бросает Хинде. — Непосредственная причина — инсульт, но тело измотано, будто она бежала несколько дней напролет. Бежала из последних сил, а не трусцой. Особенно мозг.
Она замолкает.
Инспектор возвращается к трупу. Рассеянным жестом указывает на голову и спрашивает:
— То есть опухоли нет?
Нейт надеялась на чисто физиологическую причину смерти. Пострадавший мозг мог бы объяснить такую тревожную ясность сознания Дианы Хантер, неприятную уверенность ее внутреннего голоса. Опухоль могла бы помешать дознанию — лишить женщину возможности сотрудничать, так исказить ее настроение, что она бы в штыки приняла саму эту идею, — и погубить ее в стрессовой ситуации. Отличное объяснение, но Хинде уже качает головой.
— И никаких метастазов?
— Нет.
— Врачебная ошибка, — предполагает Нейт.
Хинде не отвечает, потому что вопрос только подразумевается. На ее лице появляется напряжение, вызванное попыткой сообразить, как ответить. Нейт так стыдно, будто она только что громко пустила ветры. Инспектор быстро меняет формулировку:
— Это был несчастный случай? Преступная небрежность?
— Возможно. А возможно, и злонамеренная. Она умерла, потому что долго перенапрягалась. Реально ли это установить научно? Да. Есть ли состав преступления? Не ясно. Как я понимаю, они забрались в неизученную область. Вероятно, им не следовало так поступать. Возможно, она очень быстро перешла из нормы в состояние клинической смерти. Так бывает. Просчитывали для нее риски? Был ли такой риск соразмерен необходимости дознания? Или ее смерть была запланирована? Это все интересные, но не медицинские вопросы.
Хинде пожимает плечами: это уже не ее проблема. Потом переводит взгляд с тела на Нейт и обратно.
— Она похожа на вас, — замечает патологоанатом.
Инспектор по-новому смотрит на женщину на столе:
лет на тридцать старше ее, темно-коричневая кожа бледнеет в морщинках, и она самым очевидным образом мертва. Хинде заботливо собрала ее заново, но следы малоинвазивной нейрохирургии и разных шунтов, стентов и имплантатов спрятать невозможно. Признаки работы самой Хинде, по большей части, укрыты скромным зеленым одеялом. И все равно что-то в этом есть. Похожая линия волос, но другой их тип. У обеих широкие рты, но разный изгиб губ. Точнее, у Хантер губы изогнуты: видимо, она часто улыбалась, и теперь мертвые мускулы принимают самую привычную при жизни форму.
— Не столько по лицу, — говорит Хинде, проследив ее взгляд. — По форме тела. Структуре скелета. Изгиб ребер, непропорциональные бедра. — На миг она замолкает. — Наверное, снаружи это неочевидно.
Нейт соглашается с последним утверждением и меняет тему.
— Если бы вы руководили дознанием, — спрашивает инспектор, — какие шаги вы предприняли бы, чтобы избежать такого исхода?
Хинде пристально смотрит на нее.
— Я — патологоанатом, — отвечает она так, будто говорит с ребенком. — Когда пациент попадает ко мне, такой исход — данность.
Они стоят по разные стороны от тела, но одинаково озадаченные.
*
Не нужно анализировать первые мысли в записи, чтобы понять, что Диана Хантер была настроена против Свидетеля и против самого общества, которое на него полагается. Философский аргумент, который Система выдвигает в свою защиту, — безопасность и расширение прав в обмен на полную личную прозрачность — прозвучал для нее неубедительно. Очевидно, она считала неумолимой ценностью право быть свободной от внешнего наблюдения. Разумеется, есть и другие подобные люди, некоторые из них даже остаются в Соединенном Королевстве под управлением Системы, ссылаясь на различные потребности, которые их привязывают к этой стране. Чаще всего проблем они не создают. Протестуют, голосуют, формируют маленькие замкнутые сети, из которых информация неизбежно вытекает наружу, и не хранят сколько-нибудь важных секретов. А настоящий отказник — тот, кто использует аналоговые и скрытые методы передачи информации между целеустремленными полувоенными группами. Это уже совсем другое дело, хоть и доселе почти неслыханное.
Инспектор раздумывает. Пока ее задача — узнать эту женщину. Кем была Диана Хантер? Если бы ей задали такой вопрос, что бы она ответила?
«Я — женщина в полном расцвете сил». Да, конечно, и все остальное звучит как цитата, но все равно похоже на правду. Что еще?
Но прежде этого — прежде всего, что содержится в записи допроса, который закончился ее смертью, — Диана Хантер как-то жила. Ела, пила, спала. Общалась с какими-то людьми и каждое утро просыпалась, чтобы увидеть одну и ту же картину, красивую или не очень. У нее были привычки и предпочтения, история, и все это сделало ее тем, чем она была.
Нейт подключает очки к глобальной сети, чтобы не пропустить ничего важного, а затем спускается по лестнице и выходит на улицу.
* * *
Лондон зимой, будто снимок на слишком долгой выдержке, выцветает до черно-белого. Нейт выходит в совершенную слепоту: ослепительный свет отражается от изморози, оконных стекол и покрытых глянцевыми красками автомобилей. Солнце висит так низко, что кажется, оно светит строго вдоль Пикадилли, так, что улица превратилась в белый тоннель. Безликие прохожие в одежде, покрытой радужными разводами оттого, что ее зрачки сужаются до минимума, текут мимо бесконечным безымянным потоком, отвоевывая пространство на тротуаре у туристов; кажутся не более материальными, чем узор волн, поглаживающих речное дно. Она оглядывается и видит сияющий проспект, рассеченный полосами непроглядной тени, толпу шагающих золотых статуй. Затем Нейт поворачивает за угол, в тень, и зрение вновь приспосабливается, швыряя в нее массу цвета и деталей: алые листья, голубое небо, серый камень, зеленую краску, человеческие лица с разными выражениями — от оживленного спора до молчаливого размышления. У края дороги ждут пассажиров роботизированные рикши, которые находятся под управлением центрального компьютера одной из таксомоторных компаний. Новые модели снабжены дождевыми пологами, которые можно опустить до самого пола, чтобы защититься от обычных теперь для Лондона паводков. Как всегда, они напоминают Нейт стайку пугливых рыбок у кораллового рифа.
Инспектор поднимает взгляд на новую городскую застройку: стальные спирали и стеклянные шпили Любеткина и его последователей, ставшие почти благовидными благодаря современным строительным технологиям, высятся над неоготическими пассажами из красного кирпича, словно мечта о будущем растет из углей и печей прошлого.
