Она открывает кран, но вода не течет: обалденные викторианские строители. Затем ее внимание привлекает скрип внутри. Нейт знает, что он идет не совсем внутри, не в квартире. Знает, но сердце все равно начинает тревожно биться.
Глупость. Это труба в западной стене, в подвале включился котел, гонит тепло в доисторические батареи, что по иронии судьбы означает, что в доме выживет только новая, современная мебель: антиквариат полопается от постоянных резких перепадов температуры.
Нейт оставляет кран в покое — когда в трубы прокачают, что там в них качают, воздушная пробка сама уйдет, и потечет вода — и вскидывает голову, прислушивается к мышиной возне (а может, это крысы), к порывам ветра за окнами, к открывающейся двери подъезда тремя этажами ниже, и холод все равно пробирается в квартиру, хоть она и наклеила везде уплотнитель. Ноги покрываются гусиной кожей. Паранойя шепчет, что сквозняк был слишком сильный, что в эту комнату он не мог пробраться, если бы входную дверь не открыли. Нейт сама не уверена, что это правда.
Она — инспектор Свидетеля, занимается высокоприоритетным делом. Такую работу не все любят. Она пока не решается задать себе вопрос: кому может не понравиться ее расследование. Скажем, преступникам. Или злодеям. Злодеи всегда ненавидят копов. Не обязательно представлять себе Лённрота, крадущегося, словно белый паук, по коридору.
Наверное, я могу проходить сквозь стены.
Замедлив дыхание и открыв рот, она прислушивается.
Тишина.
Разумеется, тишина. Но какая? Как отличить пустую тишину безлюдного дома, где одна женщина тихо стоит посреди ночи, от тишины, в которой замерли два смертельных врага, и каждый пытается услышать другого?
Батарея начинает тарахтеть, звук нарастает из глубины, будто заключенный колотит ботинком по трубе. Здесь он громче всего, а значит, Нейт фактически оглохла. Значит ли это, что убийца пойдет сюда, чтобы узнать источник шума? Или он (она) пойдет дальше своей дорогой, опознав его природу? Тот скрип, например, мог оказаться предательской половицей в кухне. Приглушенный шелест — крылья голубей. Или что-то другое.
Нужно двигаться. Или замереть. Напасть — или спасаться. Жизненно важно что-то сделать, даже если это значит не делать ничего. Если смерть застанет ее врасплох посреди мучительных колебаний, это полный провал.
Нейт отводит взгляд в сторону и в тот же миг чувствует губами касание воздуха, секунду боится снова посмотреть вперед и увидеть кого-нибудь. Она воображает Лённрота едва ли в дюйме от себя: огромные черные глаза, кривой рот распахнут и вот-вот укусит. Сексуальные хищники кусаются. Как и тюремные бойцы. Или животные. Кто из них Лённрот? Никто из перечисленных.
Она вытягивает вперед руку, и та не встречает сопротивления, затем чувствует спиной щекотку и гадает, не забрался ли невидимый гость ей за спину, в мертвую зону между лопаток. Если перевести взгляд, можно посмотреть в зеркало, но если она так сделает, увидит, что происходит. Вдруг увидит Лённрота, бледного и призрачного, но лишь в отражении? Белая рука тянется из зеленоватого посеребренного стекла. Белые зубы в ухмылке.
Нейт выдыхает и отшатывается, затем садится, обнаружив себя в предсказуемо полном одиночестве и столь же предсказуемо в своей постели.
Она встает, включает свет и варит кофе. Что проку от проверки на сон, ругает себя инспектор, если во сне ты забываешь ее провести? Затем, поднося чашку к губам, она вспоминает и улыбается. Пусть снились кошмары, сегодня ночью она кое-что узнала. Смит и Хантер. Хантер и Смит. Допрос, да. Но и раньше. Она называла его Оливером.
Это Оливер. Он делает что-то у меня в голове.
Как он сумел сохранить это в тайне? Диане Хантер было достаточно спросить, кто это, даже в кресле, и Система ответила бы, как сообщила бы ей время дня или температуру воздуха. Она ведь собирает и распространяет факты. Не воротит от них носа.
Роберт. Он у меня в голове.
А это кто, хотела бы я знать? Кто такой Роберт, способный помочь ей бороться с Оливером?
Оливером, не Смитом.
Они дружили.
И она хотела, чтобы я об этом узнала.
Инспектор касается терминала и смотрит, как на стене собирается схема дела.
* * *
Некоторое время Нейт чувствовала нарастающую уверенность, что в записи допроса скрыто осмысленное и осознанное послание, адресованное если не ей лично, то кому-то вроде нее. Все в построениях Дианы Хантер имеет двойное дно. Она сама сдалась: хорошо. Но чего еще она добилась этим? Она знала, что будет сопротивляться, а сопротивление может стоить ей жизни. Значит, понимала, что начнется расследование обстоятельств ее смерти — или любого другого тяжелого увечья, — и вести его будет инспектор.
Я иду туда, куда ведут улики, но какие? Те, что я хочу отыскать, или те, которые для меня оставили?
И какая между ними разница?
Но даже не в этом вопрос. Думаем дальше: в конце пути должно быть что-то — вещь, место или время, к которым Диана Хантер хотела привести инспектора.
Схождение, точка перехода. Давай произнеси вслух: символически говоря, Хантер хочет, чтобы Мьеликки Нейт нашла Чертог Исиды.
Правда в том, что богиня съела тебя — за то, что ты не был ей верен.
Для человека, любящего говорить обиняками, о последствиях Диана Хантер высказывается предельно ясно.
Рука инспектора тянется к ширинке брюк, на миг Нейт решительно сжимает ее в кулак. Это возмутительная привычка Константина Кириакоса почесывать яйца, о которых он всегда помнил — с такой четкостью, какой прежде она не встречала в воспоминаниях. Даже теперь, когда появились другие персонажи, а сама она долго пробыла собой, Нейт чувствует фантомное и раздражающее желание поскрести в промежности.
Это не пустое наблюдение. Воспоминания Дианы обладают соблазнительной глубиной. Они не могут быть по-настоящему бесконечными, но инспектор интуитивно чувствует, что могла бы остановить все, выйти на воображаемую улицу и гулять по целому миру грез. Это невозможно. Может, ложная память расширяется только в ту сторону, куда смотришь; тонкая, как бумага, реальность, создающая себя на пределе одолженных чувств. Нейт решает, что нужно спросить — и в то же время решительно отбрасывает фантастический вопрос, который пришел ей в голову лишь миг назад: откуда мы знаем, что реальная Вселенная устроена иначе?
Она снова ловит себя на том, что тянется рукой к ширинке, и раздраженно выпускает воздух сквозь зубы. Она — Мьеликки Нейт, работает над сложным делом, и, хоть она обладает многими достоинствами и определенными недостатками, ни в одном из списков не фигурируют тестикулы.
И она забыла провести проверку на сон.
Тщательно, стараясь не воспроизводить по памяти, она читает стихи с распечатки, до конца, а потом еще раз — на удачу. «Посреди лобзаний и вина…» — и того и другого в последнее время было чертовски мало. Нейт заводит фонарик и улыбается, как всегда, трещине на стене. Она неуклюже роняет мячик, и тот, глухо стукнув об пол, катится в угол. Законы физики работают, большего утешения Вселенная ей не даст. Другие, более узнаваемые признаки снов труднее отделить от бодрствования. Бесконечное появление одних и тех же людей, например эхо-повторы одних и тех же разговоров, вплоть до того, что начинает казаться, будто на земле живет всего несколько человек, а остальные миллиарды — лишь тени или манекены, — все это характерно для жизненного опыта жителя постиндустриального общества и мировоззрения социопатов.
