– Что делать-то с ними? – переспросила директор.
– Отведите их к реке. Пущай пасутся. Все одно запрягать их нельзя.
– А если они убегут?
– Куда убегут? Они стоят-то в раскорячку. Даже путы
[11] им надевать не надо.
– А остальную живность куда девать? – Директор жестом показала на стадо, мирно пасущееся во дворе.
– Да можно и в хлев загнать. – Мальчик показал на большой сарай, приткнувшийся к изгороди в углу двора. – Вона какой хлев остался от сторожа школы. Погиб он, похоронку весной прислали.
– Сделай милость, Павлик, отведи лошадей сам да загони остальных животных в хлев. Сейчас дети должны выйти гулять.
Пашке нравилось ласковое обращение, тем более что Павликом его сроду никто не называл. И положение человека, которого просят о помощи эти такие культурные, но такие беспомощные взрослые люди, льстило его самолюбию. Уходить ему расхотелось, и он с готовностью принялся выполнять просьбу директора.
Повернувшись к лошади, он огрел ее хлыстом и гаркнул:
– Ну, пошла, дохлая!
– Какая жестокость! – тихо заметила Вероника Петровна.
Директор повернулась к ней и твердо сказала:
– Идите к своим детям, Вероника Петровна, вам перевоспитывать его не придется. Скажите тете Поле, пусть покормит обедом и нашего гостя.
Потом обратилась к мальчику:
– Ты сказал, «батя», то есть председатель, привезет дормез. Поясни, пожалуйста, что такое дормез? Я знаю, у французов – это большая карета для дорожных путешествий. Зачем нам карета?
– Не, это не карета. Это длинная телега, на ней можно слеги возить.
– А что такое слеги?
– Ну, жерди, что ли, для изгороди или там еще для чего. А вы, теть, директорша, значит, Ивановна?
– Да, директор, только почему Ивановна? У меня имя есть, Нелли Ивановна.
– Батя дома говорил, что вы баба толковая, а имя у вас собачье. У нас собака была по кличке Неля. Ее в прошлую зиму волки выманили на огороды и задрали. Тоже умная была, а вот, поди ж ты, попалась.
Мальчик говорил серьезно, с сожалением, не обратив внимания на улыбку директора.
На крыльце показалась Изабелла Юрьевна с тарелкой, на которой стоял стакан киселя и лежала горстка самодельного печенья, которое испекли детям на третье.
– Это тебе, малыш, – протянула она Пашке тарелку. – Может, помоешь руки?
– Не, – ответил мальчик, мотнув головой, и взялся за угощение.
Изабелла Юрьевна, опережая вопросы директора, взяла ее за локоть и отвела в сторону.
– Это я запретила приводить мальчика на кухню. Что вы, ей-богу, бдительность потеряли? А если у него глисты, дизентерийная палочка или еще что. Гляньте-ка на его руки!
Но директор смотрела в сторону лошадей. Там Эльза пыталась напоить Осла киселем из глиняной тарелки.
– Не, он это есть не будет, – заметил Пашка и выждал, когда девочка убедилась в этом сама, поднеся кисель к губам Осла.
– А это будет? – спросила Эльза, достав из кармана печенинку.
– Может, будет, а может, нет.
Мальчик взял печенье, разломил пополам и поднес половинку к губам лошади.
Осел осторожно снял угощение с ладони и, подвигав челюстями, вывалил кусочки печенья изо рта.
– Я же говорил, – сказал Пашка. – Оно на масле. Кабы не на масле, может, и съел бы.
С этими словами он выпил из тарелки кисель и закусил оставшейся половинкой печенья.
– Что я вам говорила? – зашептала врач, сжимая локоть Нелли Ивановны. – При таком опрощении не только лямблии или аскариды – солитёры заведутся у детей.
На другой день председатель приехал рано утром. Под самыми окнами директорского кабинета-спальни он громко стал останавливать лошадь: «Тп-рр-уу!»
Нелли Ивановна проснулась и поспешила во двор.
– Э-э, Ивановна, а ты говорила, у тебя нет людей, понимающих в сельском хозяйстве. Погляди-ка! – Он хлыстом показал на лужайку за оградой двора.
Там, широко замахиваясь, косила траву женщина, с каждым шагом все дальше уходя к реке. Косила уже давно, потому что ровные рядки скошенной травы красивым широким ковром устилали луг.
– У нас не каждый мужик мог так чисто скашивать ряды. Кто она?
– Александра Алексеевна, – тихо с восхищением произнесла директор. – Ишь ты! Кто бы мог подумать!
Они подошли, когда Витькина мать докосила ряд и стала протирать травой лезвие косы.
– Александра Алексеевна, вот председатель восхищается вашим умением косить. А вы, значит, решили вспомнить молодость?
– Да нет, не об этом я думала. Скотина со вчерашнего дня в загоне. Там же нет ни травинки. Вот и решила накосить, а собрать и перенести могут ребята. Это им не в тягость. Пастух нам нужен, вот что! Лужайку скоро скошу, скотину надо будет выгонять дальше, где хорошая трава.
Они втроем подошли к хлеву, откуда все беспокойнее и дружнее раздавалось мычание коров, блеяние овец и хрюканье свиней.
– Голодные буренушки наши, – ласково заметила Нелли Ивановна.
– Не столько голодные, сколько недоеные. Их ведь вчера не доили? – обратилась Алексеевна к председателю.
– Нет, конечно. Сейчас исправим.
Он направился к изгороди соседней усадьбы.
– Матвеевна! А ну, кликни Козлиху, и идите сюда с ведрами для дойки!
Едва женщины показались в калитке, он накинулся на ту, что звалась Матвеевной:
– Что ж ты, язва сибирская, слышишь, как мается недоеная скотина, и не предложишь помощь?! Иль у тебя нет совсем совести?
– Слышала, да боялась. Беспризорные ведь, от них что хошь ожидать можно. Анфиса моя в Воронопашенском детдоме работала, говорит, как в волчьей стае побыла, прости господи!
– Э-э, сама ты беспризорная! У нас же дети из Ленинграда! – почти с гордостью заметил он.
Они говорили громко, не стесняясь в выражениях. Несмотря на нелестные слова о детдомовских детях, Нелли Ивановна не обиделась. Это был разговор по-сибирски прямой, честный. Матвеевна и председатель говорили открыто вслух о том, что думали, и это пришлось ей по душе: работать с такими людьми будет легко.
Несмотря на уговоры Нелли Ивановны, пастухом становиться никто из ребят не хотел. Доводы, что в нашей стране любой труд в почете, не действовали. А все потому, что кроме лошадей, коров и овец в стаде были и свиньи, пасти которых ребятам казалось чем-то недостойным и постыдным. Слово «свинопас» было почему-то для них почти ругательным.
