– Витька, может, возьмем, а? Как-то неловко прийти без улова.
Стогов молча оглядывался по сторонам.
– Не знаю… Вроде это воровство. Был бы хозяин – попросили, может, и дал бы.
– Как бы, был бы, дал бы! Нет его, хозяина! Возьмем не всё, а часть – и смываемся! Если придем с пустыми руками, в следующий раз не пустят.
– Ладно, давай! – нехотя согласился Стогов. – Стой на шухере, я срежу ивовый прут и нанижу штук пять щук.
Витька так и сделал. Валерка прикрыл оставшуюся рыбу травой и последовал за другом.
Они и шагу не сделали, как вдруг в Витькину грудь уперся ствол ружья.
– Стой, варнаки треклятые!
Раздвигая ветки, подобно лешему, из куста вылез старик с ослепительно белыми бородой, усами и волосами, жидкими прядями свисающими из-под непонятного покроя шапки. Под мохнатыми, как у пуделя, бровями зло поблескивали глубоко посаженные глаза.
– Скидавай рыбу, вражина! – скомандовал дед.
Виктор снял с плеча щук, разглядывая щуплого, сухого, как прошлогодний репей, старикашку, который выглядел так, словно сошел со страниц сказов Бажова. Поверх синей полотняной рубахи, подпоясанной куском веревки, на плечах болтался серый залатанный армяк. Грязные, неопределенного цвета штаны были заправлены в высокие резиновые боты, какие носили еще до революции.
– Сними щуренка с прута! – приказал дед, размахивая стволом.
Виктор сдернул скользкую рыбину.
– Ешь, песий сын!
Стогов испуганно глянул на деда:
– Как – ешь? Она же сырая.
– Ешь, тебе говорят! – Дед поднял ружье к самому лбу Виктора. – Раз украл – ешь!
Стогов осторожно поднес щуренка ко рту. Запах свежей рыбы неприятно ударил в нос.
– Дедушка! – взмолился Валерка, ощущая подкатывающую тошноту от того, что Витька начнет кусать свежую рыбу. – Мы не украли! Честное слово! Мы искали хозяина, чтобы попросить несколько рыбешек. Нам надо показать, что мы можем наловить, иначе Нелли Ивановна не пустит больше на рыбалку!
– Какая Нелли Ивановна? Кто такая?
– Директор нашего детдома.
– Что ты брешешь! Я вашего директора знаю! Такой же сучий сын, как и вы все!
– Нет, у нас директор женщина.
– Вы откуда? – Дед опустил ружье. – Из Воронопашина?
– Нет, из Ягодного. Мы приехали из Ленинграда…
– Из Ленинграда? Из Петербурга, значит, вывезли ворье сюда?
– Мы не ворье. Извините, так получилось. Мы сейчас положим всё назад. – Валерка поднял лозу, взял щуренка из рук остолбеневшего Витьки и стал его насаживать на прут.
– Постой! А что она, злющая ваша, как ее… директорша?
– Нелли Ивановна? Нет. Просто строгая, но справедливая.
– Ишь ты, справедливая! – Дед повернулся к Стогову. – Что стоишь, как соляной столб? Не воруй! На-ка, подержи!
Он сунул ему в руки ружье, потом выдернул из-за спины большой нож, срубил еще один прут ивы, довольно проворно спустился к лодке и, нанизав еще несколько штук рыбин, протянул Валерке.
– Слышал я, в Петербурге голод был?
– Был, и очень сильный.
Стогов отходил от пережитого страха.
– Небось ворон, собачек, кошек поели?
– Откуда они, собачки, кошки? Я с началом блокады их не видел. Правда, Валерка? А почему вы Ленинград называете Петербургом?
– Ну, для тебя Ленинград, а для меня он был Петербург, Петербургом и останется.
– А вы были в Ленингр… Петербурге?
– Много будешь знать – долго не проживешь. Забирайте рыбу и пошли вон отсюда, пока не передумал. А где вы живете?
– Младшие в школе, а старшая группа в доме какого-то печника.
– Как это – какого-то?! Кто же вас туда пустил? Это мой дом!
– Нам дал его председатель колхоза.
– Это Косорукий? Да я ж его убью! Чтоб завтра вашего духа там не было! Приду, перестреляю всех!
По дороге домой друзья решили о встрече с дедом никому не говорить.
– Может, он пошумел и не придет. Не было его несколько лет, значит, дом ему не очень-то нужен, – убеждал Валерка.
– А если придет? Он же грозил убить Никитича. Может и в самом деле ухлопать, каторжник же. Ухлопает и скроется в тайге. Кто его искать будет? – возразил Виктор.
Решили, что председателя предупредить надо.
Никитич очень удивился, узнав, что на берегу Яи
[13] объявился печник.
– Ты ж смотри, жив еще «царский гриб»! А я думал, волки его давно прибрали. Ан нет, дух от него такой, что волкам противно.
– Он же с ружьем, – возразил Стогов.
– Это ружье уже сто лет не заряжалось. В стволах небось оводы гнездятся.
– Странный он какой-то, Ленинград называет Петербургом, говорит, иным город и не знал.
– Может, и не знал. О нем легенды ходят. Сказывают, он сюда царем был сослан за то, что умыкнул жену какого-то губернатора. Он и сам вроде княжеских кровей. Ему и при советской власти срок добавляли за то, что укрывал беглых.
– Какой же он князь, если печки складывает? Врут всё, наверное.
– Может, и врут, но вот сам видел, как лет двадцать назад из Асина оперуполномоченный привез какую-то бумагу, написанную по-французски. Так он ее читал вслух, что ты – свой букварь. А уж ежели иностранный так выучил, то печи складывать для него не наука. Вы кликните меня, если объявится.
…Сейчас перед удивленными ребятами и взрослыми стоял знакомый Витьке и Валерке старичок, которого Никитич называл странным именем Кибитка.
Вдвоем с председателем они осмотрели помещение бани, после чего Никитич объявил ребятам, чтобы они беспрекословно делали то, что скажет Кибитка, добавив при этом несколько слов о его крутом нраве.
Что такое крутой нрав Кибитки, Виктор снова узнал, пытаясь выразить свое мнение по поводу печной конфорки. Даже не дослушав его, Кибитка зачерпнул мастерком большую порцию раствора глины с песком и молча швырнул его в лицо Стогову. Это стало причиной их взаимной неприязни. Однако Виктор не давал воли этому чувству. Его удерживало любопытство и желание понять, за что так ценят этого несносного старого «пуделя». Ведь печь, которую старик обещает построить, рассуждал Стогов, это та же самая «буржуйка», которая заглатывала в блокаду все, что в нее ни бросали, – дрова, поломанные школьные шкафы, парты, скамейки, стулья, учебники. Все мгновенно превращалось в головешки и вылетало через примитивную трубу в форточку.
