Вечером Виктора остановил Никитич:
– Чем ты обозлил Кибитку? Он сказал: «Убью этого гаденыша!» Смотри, может, и не убьет – ружья у него нет, – но мастерком или молотком изувечить может. Не попадайся ему на глаза! Это закон тайги.
– Никитич, что вы все время: «Закон тайги, закон тайги»… А милиция зачем? Что она, не может справиться с каким-то старикашкой? А если еще вор или бандит?
– А ты видел где-нибудь милиционера? Разве ты не заметил, что на дверях домов замков нет? Так, крючки, щеколды… Воров тоже нет. Заходи в дом, попроси, что тебе надо, дадут, не откажут. Это тоже закон тайги.
С этого момента Виктор перестал ходить «на учебу» к этому «исчадию ада», как окрестила Кибитку повариха.
В отличие от долгой ленинградской осени, дождливой и слякотной, сибирская перешла в зиму скоро и незаметно. Всего неделю крепчал мороз, сковывая грязь в колеях разбитых деревенских дорог. За одну ночь снег покрыл землю белым ковром. Утром все выглядело чистенько, пушисто, первозданно.
– С первым снегом! – Никитич отворил дверь на кухню, но, уже приученный Польди к аккуратности, сбил снег с сапог, прежде чем сесть на табуретку. – Кликни Ивановну! – попросил он.
– Ты пешком, что ли? – удивилась раннему гостю повариха.
– Пешком, пешком, «переобуваю» коняку, потому и к вам пришел пораньше.
Повариха непонимающе поглядела на председателя и пошла звать директора.
– Ивановна, снег-то видела? Я ведь пришел пораньше, чтобы предупредить: на лошадях сейчас ездить нельзя. Переобуть их надо, ну, подковать, стало быть. Пусть ребята под уздцы, не верхом, отведут лошадей в кузницу. Я с кузнецом договорился.
Кузнец, здоровый бородатый старик, завел Осла в стойло, привязал узду к перекладине и, слегка похлопав по передней ноге лошади, попросил:
– Ну, ну, дай ногу!
Конь, словно все понимая, согнул ногу. Кузнец большим рашпилем стал строгать подошву.
Ребята с ужасом смотрели на эту процедуру, ожидая, что лошадь сейчас начнет биться от боли и угрожающе ржать. Но конь стоял спокойно. А когда кузнец гвоздями стал прибивать подкову к копыту, дети не выдержали.
– Дядь, что вы делаете, ему же больно! – закричал Валерка.
– Он тебе пожаловался? – спокойно спросил кузнец. – Ты что, орешь, когда тебе подстригают ногти?
Через час обе лошади, с удовольствием постукивая подковами по дощатому полу, вышли на снег.
– А верхом можно? – спросил Валерка.
– Можно, если задницу себе уже набил, – улыбаясь, ответил кузнец.
Задницы они набили давно. Как только лошади окрепли, Виктор с Валерой, подражая местным ребятам, стали ездить верхом.
Сёдел не было ни в колхозе, ни в детском доме. Уже в первый же день от острого хребта лошади на ягодицах появились такие ссадины, что ходить можно было только широко расставив ноги. Чтобы не вызывать смех и ненужные вопросы, ребята спрятались в бане. Оба считали невозможным обратиться за помощью к Изабелле Юрьевне. Виктор вспомнил, что в Ленинграде, в своем дворе, они все болячки лечили листьями подорожника, отмытого от пыли слюной. Друзья набрали листиков, помыли и приложили их к ссадинам. От прохладной влаги исчезли боль и жжение. На ночь процедуру повторили и улеглись раньше других.
Утром ни Стогов, ни Спичкин ходить не могли. Присохшие листья так царапали болячки, что казалось, будто между ягодицами сидит еж. Терпеть дальше было невозможно, и вспоминать, как они попали в объятия Изабеллы Юрьевны, не хотелось. Словом, неделю они только смотрели на лошадей. Потом довольно быстро кожа загрубела, и езда не приносила страдания.
Поэтому сейчас, чтобы удивить кузнеца, они ловко вскочили на лошадей и с места рванули крупной рысью.
Попытки Нелли Ивановны наладить учебу старших ребят срывались из-за неотложных хозяйственных работ, таких, в которых нельзя было заменить Стогова и Спичкина мальчишками помоложе. Когда кончались дрова, без Витьки с Валеркой было не обойтись. И это директор хорошо понимала. Заготовленные еще осенью бревна были сложены в штабеля в лесу, в десяти – двенадцати километрах от детдома. Расстраиваясь, что сын пропускает много занятий, Алексеевна предложила директору свою помощь. Нелли Ивановна сначала согласилась, но потом, вспомнив слова Никитича о том, что в лес зимой в одиночку, особенно женщинам, ходить не следует, отказалась. Скрепя сердце она, как бы советуясь с ребятами, попросила помочь выйти из положения.
– А чего думать-то, – засиял Валерка, – мы завтра с Витькой с утречка на двух розвальнях сгоняем.
– Может, после занятий? Тогда в помощь Гешу возьмете или еще кого из ребят, – робко предложила директор.
– Не-е, – возразил Валерка, – день короткий, мало ли что, а вместо Геши мы лучше пару лишних бревен привезем. Правда, Витька?!
Валеркино восторженное согласие понимал только Стогов, знавший, что завтра на первом уроке должна быть контрольная по физике. Он без оптимизма кивнул, потому что сам контрольной по физике не боялся, даже жалел о пропуске урока. Физику он любил и с уважением относился к учителю.
Физику в семье Стоговых любили все. До войны, живя при школе, старшие братья обслуживали всю школу по части электричества: меняли проводку, электропробки, устанавливали электрозвонки и светильники. Крутясь возле них, Виктор многое перенял. В шесть лет самостоятельно сделал проводку и установил штепсель для электроплитки соседке – учительнице географии. Полученные за работу три рубля он с гордостью отдал матери.
Учивший их здесь эстонец Вольдемар Георгиевич Прок не только раскрывал тайны физических явлений, но и в самом себе заключал некую тайну – был такой «вещью в себе», замкнутой и неделимой, словно атом. Естественно, никто не знал, как, когда и за что он оказался в Сибири, отбыл срок или сбежал из лагеря, поселившись в Ягодном на положении сибалонца
[17]. Он говорил по-русски с акцентом, довольно своеобразно, «оглушая» звонкие согласные, превращая их в глухие. Так, в его речи «друг» звучал, как «трух».
Прок не требовал зубрежки определений законов и терминов, а очень доходчиво объяснял суть физических явлений, добиваясь их понимания.
Убедившись в неравнодушии Стогова к своему предмету, Прок решил привлечь его к осуществлению одного проекта. Для этого он пригласил Витьку в нежилую избу, стоящую недалеко от детдома. Там на толстых бревнах стояла какая-то машина с большим чугунным колесом.
– Ты знаешь, что это такое? – спросил он у Виктора.
– Нет, – честно признался Стогов.
– Это твишок. Ясно?
Но, глянув на недоуменное лицо Виктора, понял, что тот не разобрал название агрегата.
Тогда Прок взял железный прут и, повторяя по буквам, написал на земле: «Двишок».
