Напуганные воспитательницы, а вслед за ними и дети высыпали в коридор.
– Ты чего кричишь, как на пожаре? – выскочила из кабинета директор.
– Ноздрин! Ну тот, кому я письмо отвозил, он на улице!
Нелли Ивановна поспешила на крыльцо.
В десятке метров, повиснув на Валерке, военный еле держался на ногах.
– Что с ним?! – еще громче Витьки закричала Нелли Ивановна. – Врача! Изабелла Юрьевна! Скорее!
Она подскочила к военному и попыталась поднять его голову.
– Что с вами? Потерпите, сейчас подойдет врач!
С помощью Стогова они втроем втащили Ноздрина в дом.
Уложенный на топчан, Ноздрин под воздействием массажа и нашатырного спирта пришел в себя.
– Извините, – еле слышно прошептал он, – не рассчитал. Думал, выдержу, ан нет… У меня повреждена диафрагма. А где моя доченька? Могу я ее увидеть?
– Можете! – твердо ответила Нелли Ивановна, снова обретя облик директора. – Только не сейчас! Как вы в таком состоянии предстанете перед дочерью? Вот, спросите у врача, где гарантия, что во время встречи вам не станет хуже? – Она взглянула на Изабеллу Юрьевну.
– Я категорически против встречи с дочерью в данный момент! – жестким тоном, подражая директору, отчеканила Изабелла Юрьевна. – Я детский врач и ничем вам не смогу помочь. И в радиусе пятидесяти километров нет врача, который вам нужен. Есть местный доморощенный эскулап, который все болезни лечит свежими коровьими лепешками. Но надежда на эффект его лечения сомнительна. Вот так! Когда будете в состоянии хотя бы сесть, мы организуем вам встречу, но пока только на расстоянии! А сейчас отдыхайте!
С этого момента кабинет директора стал местом паломничества всех сотрудниц детдома. Ведь здесь был не просто мужчина, а фронтовик при орденах и медалях в звании старшего лейтенанта. И никого не интересовало, есть ли у него где-то свой «предмет обожания». Приходили в течение всего дня: поправить постель, поинтересоваться самочувствием, открыть форточку и даже поставить в консервную банку полевые цветы.
Настал день, когда Изабелла Юрьевна помогла лейтенанту сесть на стул напротив двери.
– Сейчас мимо кабинета пройдут дети. Ваша дочь в ярко-синей кофточке. Естественно, дети заглянут, зная, что здесь больной дядя, военный. Стало быть, ваша дочь тоже вас увидит. Прошу вас, без глупостей, только смотрите!
На всякий случай Изабелла Юрьевна встала рядом с Ноздриным, держа его за руку.
Как только открылась дверь, врач почувствовала, как Иван Павлович сжал ее ладонь. По мере того как в проеме двери двигались дети, его «рукопожатие» становилось все сильнее. И когда появилась девочка в синей кофточке, Изабелла Юрьевна едва не вскрикнула от боли – так сильно он сдавил ей руку. Когда девочка скрылась, рука Ноздрина резко ослабла.
Тотчас в кабинет вошли директор и Вероника Петровна.
– Это не она, – подавленным голосом произнес Ноздрин.
Вероника Петровна схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Нелли Ивановна нашла в себе силы, чтобы спросить:
– С чего вы это решили?
– Она же едва ходила, а эта девочка твердо держится на ногах.
– Ох!.. – облегченно вздохнула директор. – Ну разве можно так?! Вы что, смотрите на нее глазами сорок первого года? Вам разве неведомо, что дети имеют свойство расти, развиваться? Представляю себе, что с вами будет, когда она скажет: «Здравствуй, папа!» Словом, спектакль продолжается. Вероника Петровна, порепетируйте с Иваном Павловичем сцену встречи с дочерью здесь, в кабинете. И когда он, именно он (за девочку я спокойна), будет готов, скажите мне!
Несмотря на репетиции, Иван Павлович едва не сорвал встречу.
Девочка за руку с Вероникой Петровной вошла в кабинет, где помимо отца в качестве режиссера находилась Нелли Ивановна, а в роли суфлера у окна сидела Изабелла Юрьевна. Накладки начались с первых же слов. Вместо «Здравствуй, папочка!» девочка произнесла: «Здлавствуйте, папа!» Заученность у нее чувствовалась во всем: тихий голос, отсутствие эмоций, напряженность. Все это делало сцену слишком театральной.
– Да! Это моя дочь! – вскрикнул он.
«Здлавствуйте» напомнило ему довоенную «лыбку», и владеть собой стало труднее. От усилия сдержать волнение у него задергался подбородок, а на глазах выступили слезы. Он с трудом произнес:
– Здравствуй, доченька, иди ко мне, Светочка!
Девочка кинулась к нему в объятия и, прижавшись к груди, поправила отца:
– Я Малиночка.
– Да, Мариночка. Прости меня. Забыл. Долго тебя не видел. Конечно, Мариночка!
Он истово целовал ее голову, лоб, щеки, обильно смачивая их слезами, не обращая внимания на напряженно смотрящих женщин.
– Я поняла, что вы смирились с новым именем дочери? – спросила директор у Ноздрина, когда девочку увели в группу.
– Да бог с ним, с именем! – махнул рукой Ноздрин. – Если она привыкла, привыкну и я. Как ее зовут, укажете вы, потому что документов нет: все сгорело вместе с домом.
– Какие у вас планы? Не хотите остаться у нас?
– Я бы остался. Но не хочу быть нахлебником. Работник я пока никудышный. И врач в госпитале предупредила, что, возможно, будет необходима повторная операция. Как сказала Изабелла Юрьевна, коровьими лепешками здесь не отделаешься.
– Иван Петрович, дорогой, чисто по-человечески мы не имеем права отпустить вас с дочерью. А вдруг что случится с вами? Как это отразится на психике ребенка? Вы должны меня понять! У вас серьезное ранение – травма диафрагмы. Это не дырка в крышке консервной банки, а разрыв перегородки между грудной и брюшной полостью. Я не спрашиваю, но догадываюсь, как вам удалось скрыться от врачебного ока и отправиться в такое рискованное длительное путешествие…
– Не очень длительное, – перебил Ноздрин. – Мне удалось попасть на военно-транспортный самолет до Новосибирска.
– Отсюда я могу вам гарантировать только телегу. Подумайте, может, пока оставить Мариночку здесь? Мы здесь не навечно. Когда подлечитесь, мы привезем и вручим вам доченьку прямо в Ленинграде!
– Нет, Нелли Ивановна! Спасибо за предложение, но я боюсь расстаться с ней даже на день, на час. На фронте не было минуты, чтобы я не думал о дочке. Хотите, оставлю вам расписку, подпишу любой документ. Не удерживайте меня, пожалуйста! – В его последних словах прозвучало столько мольбы, призыва к милосердию и решимости, что Нелли Ивановна поняла: его ничто не удержит.
Провожали Ноздриных всем детским домом. Плакали все, даже дети…
Все ощутимее чувствовалось приближение конца войны, и все активнее ленинградцы стали искать своих ребятишек, разбросанных по всем областям Сибири. Нередко письмо, адресованное в Новосибирск, размноженное там под копирку, шло в другие областные центры. Иногда в Ягодное приходил запрос, на котором почтовых штемпелей было больше, чем на чемодане любителя кругосветных путешествий. Участились приезды родителей, ищущих своих детей.
