– Ой, Витька! Вернулся! Неужто выгнали из школы?! Вот хорошо-то! А то мы замучились без мужиков…
Она говорила громко, и Стогов ее перебил:
– Да тихо вы! Ребята еще спят.
Он стал помогать ей быстрее выгнать громко блеющих овец на улицу.
– Ну как вы тут?
– Да бабы на меня всей деревней злятся. Сухорукий хотел было забрать меня снова в колхоз. Да я не могу без вас: привыкла, как к родным. Наверное, на всю жизнь.
– Ну, я пойду, посмотрю все, – сказал он, закрывая калитку за женщиной.
Виктор направился к конюшне. Там должна стоять его Цыганка. Раньше он никогда не подходил к ней без лакомства: корочки хлеба, морковки, репы, капустной кочерыжки. Но сейчас у него ничего не было. Вспомнив об этом, он почувствовал, что голоден, съев за сутки всего две морковки, вытащенные из грядки, и повернул к кухне.
Привыкшая в такую рань к одиночеству, повариха Польди испугалась, увидев на пороге человека. Но, присмотревшись, обрадовалась:
– Витька! Чертов сын! Откуда тебя принесло? Вернулся?
– Тетя Поля, я со вчерашнего утра еще ничего не ел.
– Да ты с ума сошел! Неужто не хватило продуктов? А я ведь говорила и Нелли Ивановне, и тебе, балбесу, чтобы взяли еще пару банок тушенки. Не послушали. Садись. Пока разогреваю перловую кашу, выпей молока с хлебом, а я пока дровишек наколю.
– Нет! Это моя работа!
Он залпом выпил молоко, пару раз откусил хлеб и, положив ломоть в карман, пошел к сараю.
Его топор, острый, как у Никитича, хранился под потолком, на балке. Раскалывая кругляки, Виктор чувствовал вину за то, что он, здоровый парень, сидит за партой, в то время как несколько женщин надрываются, таская воду, заготавливая сено, дрова, выкапывая картошку. Он пытался представить себе встречу с ними, их молчаливое неодобрение. И их наверняка если не словом, то взглядом поддержит председатель Никитич. А может, и упрекнет беззлобно, обозвав дезертиром.
Здесь, среди кучи поленьев, его и застала Нелли Ивановна.
– Виктор! Постой, отдохни! Дай-ка я на тебя погляжу, Ломоносов ты наш!
– Здрасте, Нелли Ивановна! – Он постарался держаться как можно солиднее и серьезно посмотрел на директора. – Я больше никуда не поеду и учиться не буду. Остаюсь!
– Постой, постой, ты, часом, не белены ли объелся? Может, это договоренность со Спичкиным? Мало я натерпелась от ваших проделок в Ленинграде, побегов на фронт и других фокусов! Теперь все повторяется, только на сибирской почве.
– А при чем тут Спичкин и какая-то почва? Я это сам решил. Хотите, дам расписку?
– Какую расписку?
– Ну, что я добровольно отказываюсь дальше учиться, не хочу и все прочее. Хочу работать!
– Давай! Прямо сейчас и пиши. Идем в кабинет. Не на бересте же создавать такой важный документ.
Виктор подхватил курточку и направился следом за директором.
Нелли Ивановна молча вырвала лист из тетради, придвинула чернильницу-непроливайку, достала из стола ручку и отошла к шкафу.
Так же молча сел за стол Стогов и задумался.
– А как написать: «расписка», «заявление» или «рапорт»?
– Ну, время военное, пиши «рапорт».
– А «рапорт» как пишется: через одно «п» или два?
– Через три! Ты ведь считаешь себя грамотным и учиться больше не хочешь! И вообще, не задавай вопросов, пока не закончишь!
Через пять минут Виктор встал.
– Можно идти? А то мне надо с дровами закончить и воды навозить: сегодня баня.
– Погоди! Это документ, и я должна наложить резолюцию.
Директор взяла листок, на котором корявым почерком со сползанием строк вниз было выведено:
Я Стогов заевляю что в Асино учится не хочу. В крайнем случае могу учится здесь в Ягодном в 7 классе.
Виктор С.
– Ну что ж, судя по ошибкам, тебе действительно учиться в Асино не стоит. Чтобы нам не было за тебя стыдно. А теперь ознакомься с моей резолюцией. – Директор на минуту присела к столу. – На, читай!
Стогов взглянул на листок, а потом на Нелли Ивановну.
Поскольку руководимый мной детский дом предназначен для детей дошкольного возраста, передать Стогова В. (14 лет) в Воронопашинский школьный детдом.
Лялина Н. И.
– Как это – в Воронопашинский? – Виктор почувствовал холодок, пробежавший по спине. – Я же хочу остаться работать для наших ребятишек.
– На работу тебя принять я не имею права: лет мало, а воспитанником ты уже быть не можешь. Вот так! Как говорили древние, «Терциум нон датур!» – «Третьего не дано!». Ты матери сам расскажи о своем решении и моей резолюции. Я не могу: мне жалко ее огорчать.
– Ну, Нелли Ивановна, я же хотел как лучше.
– Когда тебя направляли учиться в Асино, мы и думали сделать «как лучше», только ты своим скудным умом не понял этого. Да, нам без тебя труднее стало, но мы пошли на эти жертвы во имя твоего будущего. Ищем и найдем выход из трудного положения. Мне обещали прислать двух бывших осужденных, отсидевших срок и согласных ради ленинградских детишек остаться работать. Да и сами, слава богу, многому научились. Я вот роды принимала у твоей Цыганки.
– Что, у нас теперь жеребенок есть?
– Да, ему уже трое суток. Лошадь твоя – тебе и нарекать младенца.
– Так я побегу в конюшню!
– Постой! А как быть с твоим «рапортом»?
Виктор смутился.
– Я сегодня утром видел, как тетя Поля собиралась колоть дрова. Мне стало стыдно, ведь это была моя обязанность! Вот и решил.
– Тетя Поля! Все воспитательницы сейчас колют дрова, даже Вероника Петровна, и ничего, говорит, кровообращение стало лучше, а уж аппетит и подавно. Я заявление твое сберегу, правда с новой резолюцией: «„Умного судьба ведет, а дурака тащит“. Добровольно беру на себя тяжкую обязанность тащить В. Стогова, пока не поумнеет». Сегодня же отправляйся назад. Ты как же ночью-то шел? Наверно, страшно было?
– Не! – обрадованно выпалил он, потом добавил: – Немножко. Можно я рогатку сделаю? В Ленинграде мы с Валеркой во дворе были чемпионами по стрельбе из рогатки. Спокойнее все-таки будет идти.
– Влетало, наверное, за это?
– Еще как! Но все равно делали.
– Сделай, но никому не показывай.
…Открыв дверь конюшни, Виктор вдохнул терпкий лошадиный запах, такой родной и знакомый, и кинулся к стойлу Цыганки, но та, вдруг прижав уши, резко повернулась задом и, подпрыгнув, выбросила задние ноги. Левое копыто едва не задело нос Стогова. Он опешил.
– Ты что, сдурела?! Цыганка! Это же я!
