Позднее я не удержался и вставил это письмо в свой рассказ «Историческая справка» (1986), опасаясь, что иначе оно пропадет
[12]. Рассказ был написан от третьего лица: «Он встал из-за стола и принялся листать книги, стоявшие на стеллажах. Взял в руки “Записки краеведов”. Место издания – Горький, год издания – 1980. И тут вспомнил, что, похоже, об этом сборнике говорила благолепная старушка, дочь страхового агента. Быстро открыл оглавление. Оно! Статья Н. Ю. Сергутиной “Валерий Николаевич Левашёв”. Лихорадочно нашел нужную страницу, сел за стол, вытащил из кармана куртки мятый блокнот, шариковую ручку. Наткнулся глазами на строчки: “В левашёвском архиве на Ветлуге имелись чаадаевские рукописи, которые, возможно, еще отыщутся в горьковских архивных, музейных, библиотечных фондах”. И несколькими строчками ниже в подтверждение своих слов автор статьи приводила в собственном переводе с французского письмо В. Н. Левашёва П. Я. Чаадаеву.
Тимашев замер. Хоть и не он открыл, но все равно, все равно! Неизвестные штрихи и факты из жизни великого мыслителя, родоначальника русской философии, друга Пушкина и тому подобное!
Он читал и записывал, дрожа от восторга, понятного только историкам и библиофилам:
“Только вчера, дорогой Петр Яковлевич, я прочел Ваше столь любезное письмо – Дельвиг забыл передать мне его. Спешу поблагодарить Вас за память; я никогда не забуду, что Вы были другом моей матери, и это главный источник моего уважения и любви к Вам. Я оставил службу, весьма мне досаждавшую, чтобы обосноваться в деревне и оставаться там до полной выплаты всех наших приватных долгов… В бумагах отца я нашел несколько Ваших рукописей, дорогой Петр Яковлевич, и прочел их с несказанным удовольствием. Они напомнили мне счастливые и спокойные дни, проведенные в кругу семьи. Эти письма, прочитанные мною со всем вниманием, на какое я только способен, вызвали во мне горячее, но почти несбыточное желание – я хотел бы получить все Ваши рукописи, так как желал бы посвятить свою жизнь чтению и наукам. Прощайте, дражайший Петр Яковлевич, будьте здоровы и не забывайте того, кто Вас искренне любит. Валерий”».
Все это было еще для меня свежим событием, и я рассказал Эржибет об этом письме и даже прочитал слова Валерия из своего блокнота. После чего ее решение посетить могилу Чаадаева, разумеется, окрепло. Читатель спросит, в чем проблема? Повторю, я никогда не был на его могиле, не знал, где она, а позориться перед зарубежной слависткой не хотелось. Поспрашивал друзей. Но самое точное указание было, что все же на Донском кладбище, которое находится на территории Донского монастыря. Правда, добавил приятель-искусствовед, там есть музей, в Донском, там должны знать, где могила. И прежде, чем вести венгерку искать могилу, надо под каким-нибудь предлогом заглянуть в музей.
Так я и сделал. Доехав на такси до монастыря, зайдя со спутницей внутрь, я все же сказал Эржибет, что хочу заглянуть в музей, чтобы нам дали там план. Тогда не придется плутать меж могил (а я-де давно был и точное местоположение чаадаевской не помню). Заодно посмотрим и другие захоронения. Она согласно кивнула головой и осталась дожидаться меня у входа в музей под высоким деревом. Поднявшись на второй этаж, я зашел в рабочую комнату, где стояли столы и сидели за бумагами сотрудники. Поздоровавшись, я сразу признался: «Ребята, я обещал иностранной славистке показать могилу Чаадаева, а где она – не знаю. Да заодно хотел бы купить план Донского кладбища». В ответ услышал растерянное мычание, что, во-первых, плана кладбища на данный момент у них нет, а тот сотрудник, который знает все про могилу Чаадаева, придет на работу только после обеда. Но, скорее всего, могила в дальнем углу.
И я спустился к Эржибет в некоторой растерянности. И мы отправились на поиски в указанную сторону. Блуждая среди могил, могилу Чаадаева мы никак найти не могли. Эржибет начала злиться и стала ворчать со своим европейским акцентом: «Почему эти русские ничего не знают про историю своих великих людей, не знают даже, где они захоронены». Я понимал, что это обращено и ко мне. Эржибет догадалась, о чем я подумал, смутилась и очень по-женски попыталась меня утешить. Погладив меня по плечу, она сказала: «Владимир, прости, я не о тебе, я о тех людях, которые здесь работают. Они же за это деньги получают. Может, еще раз к ним сходить. Вдруг пришел человек, который знает про могилу». Но я понимал, что будет новый позор. Послеобеденное время еще не наступило, знаток не пришел, а эти ни хрена не знали.
И тут я увидел пару мужиков, длинного с большими залысинами и толстого коротышку, которые прислонились к ограде. На ограде стояла бутылка водки и пара стаканов, была расстелена бумажка, на которой лежал кусок растительной ливерной колбасы (может, кто из советских людей может вспомнить этот пищевой ужас!). В стаканах была налита светлая жидкость, похоже, что уже по второму разу. Я подошел и спросил, понимая нелепость своего вопроса: «Мужики, может, знаете или просто видели… Короче, меня и вот эту иностранную даму интересует могила Петра Чаадаева. Может, подскажете?» Длинный спокойно допил свою порцию и сказал: «А что? Знаем! Плоская такая. На ней еще распивать удобно. И посуду поставить, и самим присесть». Он махнул рукой куда-то вбок. «А не покажешь?» – спросил я, чувствуя, что пошел фарт. «Хряк, проводи», – сказал высокий. Толстяк обиделся, но повел. Правда, до самой могилы не довел, просто подвел на расстояние, с которого плоская могила была видна. Я побежал к Эржибет.
И она была потрясена: «Простой народ, простые русские люди знают про могилу Чаадаева! Потрясающе!» Объяснять ей причину этого знания простыми мужиками я не стал. И мы быстро пошли к могиле. Все верно, это была она. Но тут уже был потрясен я. Плоская могила, сообщение, что здесь захоронен П. Я. Чаадаев, – все верно. Потрясло меня другое. Это был шок! На могиле лежало два свежих цветка: справа красная роза, слева красная гвоздика. У меня крыша поехала! Что уж говорить об Эржибет! Она достала свою импортную мыльницу и фотографировала могилу со всех сторон, время от времени восклицая: «Простой народ! Цветы! Роза! Цветы! Простой народ!» Потом меня на фоне этих цветов, потом просила, чтобы я и ее запечатлел на том же фоне.
Не могу не сознаться, что я был воодушевлен не меньше ее. Посмотрев на часы, увидел, что специалист по Чаадаеву уже должен прийти. И предложил Эржибет пойти снова в музей. Мы поднялись вместе. И Эржибет всё восклицала: «У Чаадаева на могиле цветы!» Специалист поднялся ей навстречу. И широко улыбаясь, сказал: «Да, появился тут неподалеку уже два месяца какой-то чудик! Цветы кладет, но мы его ни разу не застукали».
Потом Эржибет говорила мне и писала в письмах, что очень благодарна мне. Благодарна, что я показал ей близость русского народа великим русским мыслителям, что она об этом пишет книгу. Книгу она написала и прислала мне. В книге было несколько фотографий могилы Чаадаева с цветами, и она на фоне этой могилы.
К сожалению, через год я получил письмо из Венгрии, что Эржибет неожиданно скончалась.
