Казалось бы портрет закончен. Но, к сожалению, автор не может вовремя остановиться и продолжает свое описание, размывая его: пишет о том, что герой его «был красив красотой, как я книжно определил про себя, “вырождающегося аристократа-византийца”» и долго рассуждает на эту тему еще.
Читая некоторые рассуждения и диалоги в рассказах В. Кантора, иногда хочется остановить его раньше, чем он останавливается сам. Идет это не от бедности, а от богатства, от полноты слов и чувств. В рассказах «Ольга Александровна» и «Собеседник» художественно-полнокровная ткань начинает временами тускнеть от дидактики нарочито поставленных вопросов и ответов. Герой слишком прямо обнажает свою цель, а автор слишком громко отвечает на его вопросы.
Связано это, может быть, с тем (я боюсь говорить об этом с полной определенностью), что герой много отводит места тому, что его призвание – быть писателем. Тема эта очень сложна для литературы, тут труднее избежать литературности и книжности. К тому же герой рассказов слишком молод для того, чтобы понять глубины страдания, которые заключены в этой профессии. Иногда герой-писатель мешает автору-писателю стать законченнее и сильней.
Именно этой законченностью, стройностью и сюжетной слаженностью (при всех прочих качествах, о которых я говорила выше) отличается, на мой взгляд, «Святочный рассказ».
Герой его – Григорий Михайлович Кузьмин показан в кругу семьи в момент успехов и довольства собой. В. Кантор отлично описывает домашнюю обстановку, рисует облик жены и сына. Все это возникает на страницах рассказа с естественностью и жизненной полнотой. И праздничный предновогодний ужин, и подарки, и елка, и речи главы семьи, и реплики жены, – все это создает художественную атмосферу рассказа.
Потом после чтения сочинения сына наступает отрезвление. Рассказ отмечен серьезностью и доброжелательством, он написан более экономно, чем другие рассказы. Я бы только посоветовала бы автору начать этот «Святочный рассказ» со второго абзаца. И, кроме того, подумать над необходимостью таких прямых толкований: «сам Григорий Михайлович вдруг с облегчением, почти физически почувствовал, что из него словно выходит какая-то болезнь, улетает, улетучивается, и глаза становятся яснее, и дурман выходит из головы, как тяжелое похмельное сновиденье. Это улетал демон, рисовавший ему картинки, закрывающие живую жизнь. И выздоровевший Григорий Михайлович понял…»
Это мгновенное перерождение передано без психологического и художественного такта, без «диалектики души». А главное – все это вытекает изнутри, из течения самого рассказа. Это описание, может быть, следует сократить или свести его к одной тактичной и достоверной фразе – без громких слов и декламаций.
Мои замечания по этому рассказу носят очень мелкий характер и в целом я очень рекомендую этот рассказ отделу прозы для опубликования.
Рассказ «Библиофил» после небольших сокращений дидактических мест тоже заслуживает внимания журнала. «Ольга Александровна» и «Собеседник» нуждаются в дополнительном сюжетном осмыслении. Литературным и вычурным показался мне рассказ «Смысл жизни».
Перед нами произведения талантливого писателя, для которого печатание будет лучшей школой творчества.
30 июня 1983 г.
(А. Берзер)
Работавший в журнале («ДН») и благоволивший ко мне Лев Аннинский взялся тоже помогать и послал «Два дома» в ленинградскую «Аврору». Отрицательный, мыльный ответ не заставил себя ждать:
АВРОРА. ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ И ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ, СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РСФСР И ЛЕНИНГРАДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
192187, Ленинград, Литейный пр., 9 Тел. 73-33-90
N 709 11 мая 1981 г.
Уважаемый Лев Александрович!
Повесть В. К. Кантора нам, к сожалению, пригодиться не может.
У нас очень много прозы из времен послевоенного детства, а мы испытываем нужду в рассказах и повестях о современности, с героем – молодым человеком наших дней.
Благодарим Вас за внимание к нашему журналу.
Редактор отдела прозы Е. Невзглядова
Мои сторонники в «ДН» махнули рукой. Не проходило ничего, всё было глухо. Еще один рассказ («Немецкий язык»), тематически связанный с «Двумя домами», я туда отнес, и он был отделом прозы принят. Наташа Воробьёва его отредактировала, представила в главную редакцию, но —… Что «но»? Разумеется, нет.
* * *
Но я уже был битый. Конечно же, я не только в «толстые» журналы ходил. Был тонкий, но ужасно по школьным годам памятный как прогрессивный. Как же! Аксёнов, Гладилин, Евтушенко… Они, правда, появлялись там уже редко, но и в редколлегии кое-кто из приличных был. И я отправился в «Юность». Там меня тоже не приласкали. Через недели две мне выдали такой отзыв:
В. Кантор
Два дома. Повесть
Это повесть и тонкая и добрая, но все же, сдается мне, малость она припозднилась написанием лет на пятнадцать…
Дело не в самой коллизии семейной, когда мать героя-рассказчика из среды «мещанской» попадает в среду высокоинтеллектуальную, где ее не уважают, третируют, считают «не парой» своему сыну. Такое явление вполне современно и будет современным, думаю, довольно долго. Опоздал автор, кажется с самой подоплекой семейной истории – мать героя занимается генетикой в самый трагический для биологии момент, когда Лысенко громил менделистов-морганистов. Ненависть свекрови, сталинистки, профессора, занимающейся историей науки, наверное, была вызвана и занятиями невестки (есть на сие глухие намеки в повести). Но теперешним-то молодым читателям сие совсем, увы, неизвестно (вы вспоминаете «лженаука кибернетика», а юноша недоуменно пялит на вас глаза).
Но все же недостаток повести видится мне в ином. Люди, которые не сдавались тогда, были по-своему особыми людьми. Такова мать героя. Но мы-то вертимся лишь в кругу семейной дрязги. Большая жизнь идет мимо (оно понятно – герой-мальчик другого, наверное, увидеть не мог).
Выпускаю несколько фраз, чтоб сохранить принцип цитирования, а не полной публикации. В заключение рецензент не без сообразительности замечал:
Что-то осуществилось, что-то кануло в лету, что-то переживается и сейчас. Сейчас уже можно что-то итожить, на одном факте «разговора об этом» уже далеко не уедешь…
И вот это-то обстоятельство и делает вещь запоздавшей. Вряд ли эта повесть будет интересна для «Юности».
5 июля 1979 г. Вяч. Иващенко
Я, получив рецензию, восприняв ее всерьез, случайно в тот же день столкнулся в редакции «Юности» с рецензентом и начал растерянно ему объяснять, что вся проза – о прошедшем, не случайно текст рассказчика строится в прошедшем времени. Он смущенно бормотал, что тематика не интересна, что лучше бы я съездил на границу, пожил среди пограничников (почему-то именно пограничников!?), написал бы об этом повесть, а журнал бы опубликовал. Я опять же неуверенно постарался сказать, что искусство интересно только потому, что создает то, что волнует автора, тогда оно убедительно, что дело не в теме, а в душе героя, в ее разрыве надвое… Слушал он меня снисходительно, опустив глаза, заметив под конец, что ничего другого посоветовать он мне не может. Забавно, что в первые годы перестройки та же «Юность» о генетике писала бесконечно! Спустя несколько лет я познакомился на совещании молодых писателей (куда пристроил меня друг моего отца Николай Евдокимов) с Владимиром Амлинским и дал ему мою повесть. Ведь тема генетики и его интересовала по жизненной судьбе. Он взял и долго держал ее, пока не потерял. Зато опубликовал свою (в начале перестройки) «Оправдан будет каждый час». Впрочем, Амлинский, утеряв мою повесть «Два дома», все же помог напечатать рассказ «Наливное яблоко». За что ему тоже спасибо.
