* * *
Что было делать? Я ходил и ходил. Устные отзывы, конечно же, не приведешь, но один очень хочется. Текст был послан поэту-леваку А. Прийме. И отзыв был сногосшибательный. Очевидно, тот, какой от него ожидался.
ЗНАМЯ
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
МОСКВА, ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР, 25. ТЕЛЕФОНЫ 202-30-29, 202-04-49
Уважаемый Владимир Карлович!
Внимательно прочли Вашу повесть «Два дома» и рассказы.
К сожалению, вынуждены Вас огорчить: они не подошли нашему журналу по причинам, которые изложены в рецензии.
Рецензию высылаем вместе с рукописью.
Всего Вам доброго.
По поручению редакции журнала
«Знамя»
2.7.79 г. Вал. Акудович
Отзыв на повесть «Два дома» и короткие рассказы
В. Кантора
Повесть В. Кантора «Два дома» относится к числу тех, которые, как говорится, «вполне можно печатать» – после известной редакторской правки, разумеется. Но, сказав – «вполне можно…», тут же задаешься вопросом: а где именно «можно»?В каком именно журнале? И, отвечая на данный вопрос, волей-неволей приходишь к той очевидной, по-моему, мысли, что публикация повести на страницах «Знамени» будет «не в традициях» этого журнала.
Судите сами: рукопись В. Кантора – повесть-воспоминание по всем своим жанровым признакам. В центре авторского внимания оказался мальчик, от лица которого и ведется рассказ, перемежаемый бесчисленными «как я помню», «как помню», «как помнится мне». То есть герой – уже в зрелых летах – вспоминает о давно ушедшем, безвозвратно минувшем, оживляет в памяти картинки прошлого. А памяти его можно лишь позавидовать: «Прямо за порогом, как помню, стояло ведро для ночных малых нужд, чтобы не бегать голышом из теплой постели в холодный туалет…» (стр. 9), «Мимо бабушки мне была видна наша комната, точнее, некая часть ее: кушетка, на которой лежала, отвернувшись к стене, мама, и спина стоящего перед ней отца» (стр. 4…). «Горела настольная лампа, мама тихо спала, так и не укрывшись даже пледом, стол, стул, шкаф – все было на месте, подушка под головой, а на полу – пусто…» (стр. 99), – «луч памяти» как высвечивает одну детальку за другой, освещает одно достойное, на взгляд автора, воспоминание за другим, чтобы тут же перекинуться, и его осветив, на новое воспоминание… Герой вспоминает, вспоминает, вспоминает, и – сладостны ему эти воспоминания и – бередят они его душу, и – вот уже, чудится, ничего кроме воспоминаний герою нашему в жизни и не остается; и – самое сладостное в жизни нашей, как вдруг выясняется, эти перманентные воспоминания о самой давней поре – о детстве, а все остальное – лишь досадный постфактум к ним…
Конечно, возможна и такая версия героя. Более того, в общем контексте повести В. Кантора она выглядит вполне уместной, уж коль по жанру определили мы эту рукопись как повесть-воспоминание… Но – насколько все эти воспоминания отвечают тем задачам, которые ставит перед собой журнал «Знамя», издание периодическое, то есть тем самым обязанное выказывать хорошую реакцию если и не на самые животрепещущие события дня, то уж на актуальные проблемы современности всенепременно?
И тут я вынужден с огорчением констатировать, что в целом интересная повесть никак, прямо скажем, в общий литературно-художественный контекст нашего журнала не вписывается. И так, и этак я ее в этот контекст «пристраивал», и тем «боком» и другим… Нет. Не получается. Не вписывается она, и – все тут.
А дело в том, что на страницах «Знамени» по давней, устоявшейся традиции печатались и по сей день печатаются произведения, в которых превалирует актуальная современная проблематика, в которых литературный герой оказывается не неким литературным героем вообще, но – именно современным героем, нашим современником с его каждодневными хлопотами, заботами, с его «житием сегодня», обязательно подразумевающим хотя бы его «завтра-житие». Герой прозы журнала «Знамя» – это деятельный ищущий человек сегодняшнего дня в его завтрашней перспективе. Таким он был пять, десять лет назад, таков он сегодня, таким он, я уверен, будет и через год…
А герой повести В. Кантора всеми помыслами своими, всей душой даже, если хотите, развернут в прошлое. Я это вовсе не в укор ему говорю. Я – о другом; о том, что он – из иного смыслового ряда нежели иные герои иных повестей, романов, печатавшихся в нашем журнале. Он живет, «назад оглянувшись», а не «вперед поглядывая», он смакует свое прошлое, любуется им, поэтому-то, если перефразировать его собственные слова, так и остается он там, в своем прошлом, «сидеть на табуретке, испуганно уставившись в пол, ожидая, пронесет – не пронесет» (стр. 46).
И когда герой с этой табуретки (я продолжаю развивать метафору…) – с табуретки детства своего – «попытался гордо приподняться… – голова снова сильно закружилась, и “наш герой ” откинулся назад, чувствуя ужасную дурноту» (стр. 115).
Да и как ее не почувствовать, если любые попытки вырваться из круга бесконечных воспоминаний – «гордо приподняться» все равно ни к чему путному не приведут, ведь нет у героя не только сил, но и желания за узкий круг «домашних» детских воспоминаний выйти. Еще и еще раз говорю, все это – вовсе не в укор герою мною ставится, все это – лишь к тому, что такая «повесть о прошлом», «повесть-воспоминание» вряд ли найдет своего издателя не только в «Знамени», но и в любом – я уверен! – другом периодическом современном издании.
Тут я выпускаю несколько абзацев, в которых мне рецензент советует издать повесть в однотомнике прозы, но ни в коем случае не в журнале, поэтому…
от публикации повести В. Кантора следует воздержаться. Не чувствуется ведь на ее страницах дыхания современности, которым отмечены фактически все без исключения художественные произведения, в нашем журнале до сей поры опубликованные. А чувствуется иное дыхание: дыхание ностальгического толка, имя которому – тоска по давно ушедшему и – сквозь романтическую дымку – надрывно-романсовое прощание с ним.
(А.Прийма)
17 июня 1979 года
P. S. Что касается до коротких рассказов В. Кантора, то такой жанр как короткие рассказы страницам журнала «Знамя» в принципе не свойственен. Короткие рассказы – прерогатива «Смены», «Работницы», «Юности»…
А.П.
Уже после перестройки я отнес во вроде бы изменившийся этот же журнал свой лучший рассказ «Случайные заботы и смерть». Редактор прочла и сказала странную фразу: «Если бы вы были классиком, то мы рассказ напечатали бы немедленно, потому что тема, вами поднятая, как раз для классика, но поскольку мы о вас ничего не слышали, то печатать не будем». Прохиндейская логика журнала была понятна. А впоследствии по поводу «Крокодила», который принес мне стипендию Генриха Бёлля, мне было сказано, что фантасмагорий «Знамя» не печатает. Когда же я заикнулся, что только что напечатали они «Собачье сердце», на меня взглянули, как на зарвавшегося идиота. «Ну вы сравнили!» – воскликнул редактор. Я ответил, что сравниваю жанр, хотя, видно, стоит сравнить и состояние авторов. Один умер, а другой, к несчастью, еще жив.
