— Постой. — Маттео перепрыгнул, пригнулся и тихонько постучал по крыше. Послышалось эхо. — Это медь, — сказал он. — Сними ботинки, прежде чем прыгать. И прыгай как можно мягче.
Софи стянула ботинки.
— Что мне с ними делать?
— Бросай их мне. Ах, ненавижу медь.
Софи сделала, как велел Маттео. Слава богу, подумала она, что Чарльз научил ее бросать мяч.
— Какие крыши хуже всего? — спросила она. — Медные?
— Non. Черепичные. Со старой черепицей. Они тише, чем медные, но черепица легко… Как это сказать? Разрушается?
— Смещается?
Затаив дыхание, Софи оценила промежуток между домами. Он был не шире ее руки, но все равно ей было не по себе. Она прыгнула, не слишком удачно приземлилась, но тут же встала на ноги.
— Может быть. Да, смещается. Лучше всего плоские крыши. — Маттео протянул Софи ботинки. — Хороши любые крупные плиты — каменные, шиферные или металлические.
— Понятно. Как на гостинице «Бост»?
— Да. И на большей части государственных зданий — больницах, тюрьмах. Хорошие крыши у театров. И соборов. Но для сна любой дом ниже четырех этажей слишком низок. Тебя могут заметить, если подкатишься слишком близко к краю. Погоди, не надевай ботинки. Привяжи их на пояс.
— Хорошо. — Софи обвязала шнурками талию. — Но зачем?
Она поправила ботинки, чтобы они висели по бокам.
— Наверху тебе понадобятся пальцы ног, — пояснил Маттео. — Ботинки вообще надевать не стоит.
— Но разве ты…
— Люди считают, что пальцы ног бесполезны. Но они просто глупцы.
— Но разве ноги не…
Маттео посмотрел на нее свысока, взглядом большого начальника.
— Думаешь, пальцы нужны, чтобы грязь собирать?
— Нет, вообще-то, но…
— Никаких «но». Пальцы жизненно необходимы. Без них невозможно держать равновесие. Я каждый палец ломал по меньшей мере два раза. Смотри. — Маттео поднял ногу.
Она была черной. Подошву покрывали мозоли. Не было видно ни сантиметра мягкой кожи. Он постучал по ноге.
— Слышишь? Все равно что жестяная. На моих ногах можно музыку играть.
— Но разве они не мерзнут зимой? — спросила Софи.
— Мерзнут.
— О… — Софи ждала, пока он скажет больше, но Маттео ничего не сказал, поэтому она продолжила: — Разве ты не можешь носить ботинки хотя бы на собственной крыше? Если хочешь, я отдам тебе свои. У меня их две пары.
— Non, merci
[19].
— Они не девчачьи. — Софи показала ботинки, висящие у нее на поясе. — Такие же, как эти: мальчишеские. Мне их Чарльз подарил. Какой у тебя размер ноги?
— Здесь нельзя носить ботинки. Никогда не знаешь, когда придется бежать.
— А если снег идет?
— Зимой, чтобы не мерзнуть, я обвязываю ноги гусиным жиром и бинтами, а между слоев кладу перья. Так я все равно что в ботинках, но пальцы у меня наружу.
— И как, работает?
— Нет. Но почти.
— А почему гусиным жиром?
Маттео пожал плечами.
— Жир сохраняет тепло. Гусиный лучше всего, но голубиный тоже подходит. У воробьев жира маловато. Беличье мясо слишком сухое. Нужно что-нибудь жирное. — Лицо Софи само собой сморщилось от отвращения. Заметив это, Маттео нахмурился. — Приятного мало, но это помогает. Пойдем. Готова?
Софи проверила, что шнурки у нее на талии завязаны крепко.
— Маттео? — спросила она. — Где ты этому научился?
— Так, от случая к случаю. На практике. — Маттео задрал рубашку. От пупка до ребер тянулся багровый шрам. — Путем проб и ошибок.
— Боже! Как ты его получил?
— Упал. На флюгер. А вот этот, — он показал ей зеленый синяк на плече, — заработал, когда на трубу свалился.
— Больно?
— Конечно. — Он пожал плечами. — Мы страдаем чаще большинства людей. Но это не конец света.
— Маттео? — помолчав немного, сказала Софи.
— Quoi?
[20]
— Кто такие «мы»?
Выражение его лица изменилось так быстро, что Софи отпрянула.
— Я, — сказал он. — Я говорил о себе.
Маттео снова сорвался с места. На этот раз, достигая просветов между домами, он перепрыгивал с крыши на крышу, не дожидаясь Софи и не оглядываясь назад. Перед каждым прыжком Софи приходилось останавливаться, чтобы набраться храбрости: внизу так прыгать не составило бы труда, но здесь, наверху, ей приходилось собирать свою волю в кулак. Вскоре она отставала от Маттео на целую крышу.
— Можем мы немного притормозить? Самую капельку?
— Non, — ответил Маттео.
Откинув волосы с лица, он взглянул на нее и ускорился.
Через полчаса Маттео все же притормозил. Когда он повернулся к Софи, ей показалось, что он взял себя в руки.
— Это последний промежуток, — сказал он. — Нам на следующее здание.
Софи уже чувствовала себя как рыба в воде.
— Перепрыгнем?
Откинув волосы, она присела.
— Non! Arr ête! Софи! Стой!
— Что? В чем дело?
— На эту крышу нельзя перепрыгнуть. Она… Я не знаю слова… Дробится?
— Что ты имеешь в виду?
— Парапет слишком старый. Если прыгнуть на него, черепица посыплется.
— Ничего себе.
Софи оценила просвет между домами. Не слишком широко, но до земли лететь долго.
— Знаю! Крыша замечательная. Поэтому я и выбрал ее для жизни: здесь меня никто не достанет. Если прыгнуть, не зная об этом заранее, погибнешь.
— Ты хоть понимаешь, что твои слова не вселяют надежды?
Было темно, что Софи показалось, что Маттео улыбнулся.
— Надежду я вселять и не собирался.
Софи вдруг поняла, что задержала дыхание. Она вобрала в легкие побольше воздуха. Поразительно, как кислород сказывался на храбрости.
— И как же нам перебраться? — спросила она.
— Очень просто. Надо перешагнуть.
Прыгать было одно — ты разгонялся, глотал воздуху и летел вперед, полный радости. Медленно перешагивать через пропасть — совсем другое. Софи попыталась себе это представить.
— Я не смогу, — сказала она. — Я должна перепрыгнуть. — К ее горлу подступал ужас, который казался зеленым на вкус. — Здесь слишком широко, чтобы просто перешагнуть.
