— Перья не пропускают воду, — пояснил Маттео. Софи не заметила, как он подошел. — Это все равно что палатка. Только бесплатная.
Вряд ли там было тепло. От ветра навес не защищал.
— Маттео, что ты делаешь зимой? Разве ты не мерзнешь?
— Мерзну, — пожав плечами, ответил он. — Но к этому привыкаешь. А любить все это необязательно.
— Почему же не пойдешь в приют? Хотя бы на зиму?
— Нет.
— Но…
— Я был там однажды. На крыше на севере завязалась драка, меня порезали. Сильно. Рана загноилась. — Говоря, он сунул правую руку под мышку. — Я думал, у меня нет выбора.
Маттео слишком сильно разворошил костер, и во все стороны полетели искры. Софи пригнулась.
— Там были железные решетки на окнах. Вскрыть замок я могу, но решетку не вскроешь.
— Но зачем там решетки? Разве кто-то пытался туда забраться?
— Non. Дети пытались оттуда выбраться. Но стоит им узнать о твоем существовании, как тебя в покое не оставят. Во Франции бездомным быть незаконно, ты это знала?
Софи этого не знала. Казалось, закона глупее и быть не может.
— Но ты ведь сбежал?
— Да. По трубе. Не стоило мне вообще туда идти. Они все еще ищут меня — меня и нескольких других ребят. Развешивают объявления о беглецах в почтовых отделениях. Это ты знала?
— Но зачем? Зачем ты сбежал? Что случилось?
— Ничего. Ничего не случилось. Там было как в аду: каждый день одно и то же. Они кричали, когда мы говорили за обедом. Кричали, когда мы смеялись.
— Правда? — Софи не верила своим ушам. — Так и было?
— Oui. Ты и представить себе не можешь, Софи. Это все равно что быть прибитым гвоздями. Я не могу рисковать спуститься на землю. Лучше людям не знать о моем существовании.
Он отвернулся и веточкой поковырял под ногтями на ногах.
Софи была неглупой. Она снова посмотрела на навес из перьев.
— По-моему, здесь замечательно! На твоем месте я бы в жизни не покинула этой крыши. — Она провела ладонью по перьям. На них блестели капли росы, но под ними шифер был совсем сухим. — Здесь чудесно! Я бы хотела здесь жить. Здесь все волшебно.
Маттео пожал плечами.
— Летом здесь воняет, — сказал он, но на лице у него было то самое выражение, которое мелькало и на лице у Чарльза, когда ему было приятно. — Лучшие перья у чаек — вот, смотри… — Он показал на белые фрагменты полотнища. — Они смазаны жиром, и вода с них скатывается. Но чаек здесь не так уж много, их находишь разве что после шторма. Голубиные тоже ничего, они довольно плотные. Я смазываю их утиным жиром, когда мне удается его достать.
— Но как ты их ловишь?
Маттео серьезно взглянул на нее.
— А ты как думаешь?
— Ловушкой? — Софи понятия не имела, как ловить голубей. Ножом? Руками? Зубами? Она подозревала, что уже ничему не удивится.
— Я тебе покажу. Все равно я сегодня ничего не ел.
Сунув руку в трубу, Маттео вытащил лук. Пошарив под матрасом, он достал связку стрел.
— Стрелы улетают, если их не связать, — пояснил он. — Здесь бывает ветрено.
Он положил стрелу на лук и снова прислушался, как тогда, на веревке. Казалось, Софи для него больше не существовало. Он повернулся к ней спиной. На трубе той крыши, с которой они сюда попали, сидели три голубя. Вдруг Маттео отвел руку назад и выпустил стрелу, которая поразила среднего голубя в шею. Два других тотчас упорхнули, закричав от страха.
— Если есть возможность, всегда целься в среднего голубя, — сказал Маттео, не обращая внимания на выражение лица Софи. — Так шансов попасть в цель больше. И целься против ветра.
Маттео подбежал к краю крыши и присел, чтобы посмотреть вниз. Затем он бросился вперед. Софи наблюдала за ним, уверенная, что он погибнет, но в последнюю минуту он схватился за веревку и перелетел на соседнюю крышу. Подтянувшись, он залез на нее, сунул голубя за пазуху («теперь понятно, откуда у него на рубашке красные пятна», — подумала Софи) и перелетел на веревке обратно по ночному небу. Все это заняло не более двух минут.
Он бросил птицу к ногам Софи.
— Вот так я их и ловлю, — сказал он и вытер окровавленные пальцы о волосы. — Приятного в этом мало.
Софи старалась казаться бесстрастной.
— Могу я помочь тебе его ощипать? — спросила она.
— Non.
— Почему? Я хочу помочь.
— Помочь ты не можешь. Ты можешь только его ощипать. Это тебе не званый ужин.
К счастью, Софи читала, как ощипывают птиц. Начинают обычно с шеи и двигаются к хвосту.
— Я никогда не пробовала голубя, — призналась она и вырвала клок перьев. Кожа птицы была похожа на стариковскую, и Софи старалась не морщиться. — Какой он на вкус? — Она работала быстро.
— Как копченая курица, — ответил Маттео. — Вкуснее и быть не может. Но нам не стоит говорить.
— Ой! Прости! Нас могут услышать?
— Non. Мы слишком высоко. Но ты ведь хотела послушать музыку?
* * *
Пока Маттео потрошил голубя и насаживал его на вертел, Софи прислушивалась. Маттео ее не обманул. Стоя или сидя в разных точках крыши, она слышала обрывки музыки и разговоров, звучащих едва ли не в километре от них.
Пригнувшись, она обогнула крышу, внимательно слушая все звуки, которые приносил ветер. Она услышала спор, должно быть полный французских ругательств, пьяные песни и лай собаки. Но в основном везде царила ночная тишина да раздавалось изредка пение соловьев.
Она вздрогнула, когда Маттео крикнул:
— Софи!
— Да! Что такое? Ты что-то услышал?
— Non. Еда готова.
Манеры Маттео оставляли желать лучшего. Он разрывал голубя зубами, обнажая десны, и ел, не закрывая рта. Софи попробовала взять с него пример, но жир на мясе оказался невыносимо горяч. Софи тотчас обожгла себе нёбо.
Она огляделась, изучая скудные пожитки Маттео.
— Маттео, у тебя есть вилка?
— Нет. Зачем она тебе?
— Разве тебе она не нужна?
— У меня же есть пальцы. И зубы.
— Разве тебе не горячо?
— Нет. — Он показал ей свои руки. — Видишь? Их не обжечь. — Его ладони и кончики пальцев были покрыты толстыми мозолями. — Мне не больно.
— А мне бы вилка не помешала, — вздохнула Софи. — Прости, но у меня пальцы горят. — А пальцы ей нужны были в целости, чтобы она могла играть на виолончели. — А вода у тебя есть?
— Для питья или для пальцев?
— И для того, и для другого.
