— Мне придется тебя поднять, — крикнул Маттео. — Если, конечно, ты не хочешь очень быстро спуститься.
* * *
Когда вся кровь в теле Софи вернулась на положенное место, они продолжили путь, но пошли быстрее, опасаясь скорого восхода солнца.
— На шкафах замки, — сказала Софи. — Думаешь, их можно сбить?
— Non, — ответил Маттео. — Тебя услышит весь Париж.
— Проклятье. А как еще их открыть? Может, взломать?
— Можно вскрыть их отмычкой.
— Как? Ой!
Софи уткнулась носом в ногу Маттео. Они лезли по остроконечной крыше мясной лавки, и Маттео вдруг остановился, чтобы взглянуть на нее.
— Ты никогда не вскрывала замок? — В его голосе звучало искреннее недоверие. — Я думал, это… Не знаю, все равно что дышать. Я думал, все это умеют.
— Откуда мне знать, как вскрывать замки?
— Правда? Ты правда не знаешь? Да я могу их хоть зубами вскрывать.
— Боже мой, да нет же, не знаю!
Впереди показалась гостиница «Бост».
Маттео пораженно смотрел на Софи. Она почувствовала, как краснеет, и закрылась волосами.
— Тогда я тебя научу, — наконец сказал Маттео. — Это просто. И полезно. Гораздо полезнее, чем игра на виолончели.
— Когда? Сейчас?
— Non. Сейчас у тебя пальцы не гнутся. Поспи сначала. Завтра. — Он кивнул в сторону гостиницы. — Дойдешь отсюда сама? Мне нужно домой. Солнце встанет через десять минут.
— Увидимся завтра, — сказала Софи. — И еще, Маттео…
Она потерла глаза, чтобы выиграть время. Было сложно найти слова, чтобы его отблагодарить. Но, когда Софи снова открыла глаза, Маттео и след простыл.
Когда Софи спрыгнула с крыши в свой номер, первые лучи солнца уже грели ее постель. Ладони Софи были черными. Ноги были перепачканы сажей и прелыми листьями. Кровать так и манила ее к себе, но первым делом Софи взяла с полки словарь английского языка. Вытерев руки о брюки, она полистала страницы.
Стаю скворцов иногда называли мурмурацией.
25
Софи открыла глаза и увидела Чарльза, который склонился над ней с чашкой в руках. Сквозь слуховое окно в номер пробивались лучи полуденного солнца.
— Ты вернулась, — сказал Чарльз.
Софи взяла чашку, стараясь казаться невинной.
— Откуда?
В чашке оказался горячий шоколад — густой и липкий, прямо как Чарльз делал дома. В детстве она называла его «особенным какао». Чтобы добиться этой удивительной густоты, надо было потратить полчаса. Софи почувствовала себя виноватой.
— Не знаю, — ответил Чарльз. — Это ты мне скажи. — Он сел на край ее постели. — Я пришел вчера в одиннадцать, но тебя не было.
— Разве?
— Не хочу показаться старым ворчуном, дорогая моя, но я уж решил, что тебя похитили. Я решил, что ты… Не знаю. — Он не улыбался, а его глаза не светились добротой. — Где ты была?
— Я не могу тебе сказать. — Она схватила его за запястье. — Мне очень жаль. Я бы сказала, но это не только мой секрет.
— Софи, ты хочешь сказать, что…
— Я точно знаю, меня никто не видел. Клянусь! Я не выходила на улицу, пока не стало темно. И прятала волосы.
— Почему ты хотя бы не сказала, что пойдешь куда-то?
— Я не могла. Я решила, что ты мне не позволишь.
Чарльз взял у нее чашку, сделал глоток и вернул обратно — совершенно молча. Его брови поднялись так высоко, что залезли почти на макушку.
— Ты бы мне запретил? — спросила Софи.
— Нет.
— Ох! — Софи стало ужасно стыдно.
— По крайней мере, я на это надеюсь, — поправился Чарльз и сделал еще один глоток из ее чашки. — Но мог бы и запретить. Я, вообще-то, не знаю. Любовь непредсказуема.
Любовь непредсказуема, подумала Софи. Она колебалась.
— Чарльз? — наконец сказала она. — Можно задать тебе вопрос?
— Конечно.
Софи пыталась подобрать слова. Чтобы выиграть время, она выпила остатки шоколада и провела пальцем по дну чашки.
— Я просто подумала… Если она жива — а я уверена, что она жива, — почему же она за мной не пришла?
— Но ей могли сказать, что ты погибла, Софи. Раз мы не смогли получить список выживших, не смогла и она. В больницы ты не попадала. Во Франции никто о тебе не знал.
— Я понимаю. Я все понимаю. Но… они сказали мне, что она мертва, и я им не поверила. Почему же она поверила? Почему перестала искать?
— Дорогая моя, потому что она взрослая.
Софи спряталась за волосами. Щеки ее пылали от негодования.
— Это ничего не объясняет.
— Еще как объясняет, дорогая. Взрослые верят только скучным и жутким вещам.
— Это очень глупо с их стороны, — сказала Софи.
— Печально, дитя мое, но не глупо. Сложно верить в необычайное. Это твой талант, Софи. Не потеряй его.
26
Той ночью, прежде чем вылезти на крышу, Софи оставила Чарльзу записку на своей подушке. Там говорилось, что она ушла в полицейское управление (но не говорилось, что ушла она по небу) и что вернется к рассвету. Затем она натянула брюки и потрепанный серый джемпер Сафи. Сунув в карман огарок свечи, она размяла пальцы и вылезла в ночь.
Маттео ждал ее на крыше, переминаясь с ноги на ногу. Софи его ожидала, но возле трубы сидели также Анастасия, Сафи и Жерар, которые передавали друг другу кулек с изюмом. Сафи и Анастасия надели черные джемперы и серые брюки. Их лица на этом фоне казались серебристо-белыми. Софи совсем забыла, как они красивы. И удивилась снова.
Заметив выражение ее лица, Жерар рассмеялся.
— Знаю! Mon Dieu, non? Но к этому привыкаешь.
— Мы будем вас караулить, — сказала Анастасия. — У Жерара слух как у кролика. Он услышит, если кто-то будет на подходе. А еще мы принесли еды.
Она высыпала дюжину изюминок на ладонь Софи. Их сладость согрела Софи, и она повернулась к Маттео.
— Можно я пойду первой?
— Non, — ответил Маттео.
— Пожалуйста. Я так хочу.
Ей очень хотелось сделать все правильно, но объяснить этого Софи не могла. Казалось, она подобралась совсем близко к цели. Она трепетала при всякой мысли о маме.
