Я понимаю, что большинство адвокатов – люди добрые, противники смертной казни и борются из принципа, но реальность такова: в Техасе есть смертная казнь, и некоторые их клиенты не желают помощи, ибо устали жить в тюрьме. Как сказал Наполеон Бизли, жить под смертным приговором – все равно что иметь смертельную болезнь. Возможно, поэтому смертники выказывали друг к другу такое сочувствие, какое редко встретишь у обычных людей. Эти небольшие проявления милосердия среди обреченных служили напоминанием о том, что в жизни, даже такой страшной, есть своя красота…
ЧТО В БУМАЖНОМ ПАКЕТЕ?
Луис Рамирес
Я расскажу историю, которую следовало рассказать очень давно. Вам, читателям из отделения смертников, она уже знакома. А людям «свободного мира» прочитать ее будет полезно. Она о моем первом дне в отделении смертников.
Я пришел сюда в мае 1999 года. Точную дату вспомнить не могу. Меня привезли во второй половине дня и поместили в крыло H-20 тюрьмы Эллис. Во мне бурлили разные чувства и мысли. Помню, в камере были матрас, подушка, две простыни, наволочка, рулончик туалетной бумаги и одеяло. Помню, как сидел там, совершенно потерянный.
Первым, с кем я познакомился, был Наполеон Бизли. Тогда заключенные-смертники еще работали. Он делал в нашем крыле уборку и помогал разносить еду. Ходил в таких смешных резиновых ботах, натирал полы. Подойдя к моей камере, поинтересовался, не новенький ли я. Я сказал, что меня недавно привезли.
Наполеон спросил, как меня зовут. Я ответил, не подозревая ничего плохого. Он отошел назад, встал так, чтобы видеть все три яруса камер, и громко объявил: «У нас пополнение! Только что прибыл. Его зовут Луис Рамирес».
Я не знал, что и думать. Не совершил ли я ошибки?
Понимаете, как и большинство из вас, я считал, что в отделении смертников одни злодеи. Думал, там сплошь Ганнибалы Лектеры. И им стало известно мое имя. «Ну, начинается», – подумал я. Теперь меня станут изводить. Такое часто показывают в кино.
Однако все оказалось иначе. После раздачи ужина Наполеон опять натирал полы. Проходя мимо моей камеры, он сунул мне коричневый бумажный пакет. «Что это?» – спросил я. Он посоветовал посмотреть и пошел дальше. Господи, я не знал, чего и ждать. Там же наверняка что-то плохое! Потом победило любопытство, и я осторожно открыл пакет. И увидел то, чего никак не ожидал получить – и все, в чем нуждался.
Марки, конверты, блокнот, ручка, мыло, шампунь, зубная щетка и паста, печенье, газировка и два брикета «быстрой» лапши. Я спросил Наполеона, откуда это, и он ответил, – собрали заключенные. Все знали, что у меня нет самого необходимого и, наверное, появится не скоро. Я попросил выяснить, кто именно со мной поделился, чтобы потом как-то им возместить, но Наполеон сказал: «Ничего этого не нужно. Просто, когда появится кто-то вроде тебя, поможешь ему».
Я сидел на койке с полным пакетом всякого добра и размышлял о случившемся. Чего я точно не ожидал встретить в отделении смертников – доброту и щедрость. Люди знали, что у меня ничего нет, и поделились со мной, оторвав от себя. Они не ждали платы или возмещения. Они сделали это не для приятеля, а для незнакомого человека.
Не знаю, что они чувствовали, совершая этот акт невероятной доброты. Я знаю одно: их, как и меня, двенадцать «хороших людей» осудили как безнадежных. Лишь одно могли предложить нам эти «хорошие люди» – смерть. Но то, что видели в них «хорошие люди», никак не совпадало с тем, что видел я. Как можно было тех, кто выказал ко мне такую доброту, счесть «худшими из худших»?
С тех пор как казнили Наполеона – за преступление, которое он совершил подростком, – мне хотелось рассказать о нем его семье. Мне хотелось, чтобы они знали: их сын был хорошим человеком. Человеком, которого я никогда не забуду. И пусть они знают: я жалею о том, что наше общество обмануло их ожидания и ожидания Наполеона.
Просто нелепо, что мы как нация не в силах правильно воспитывать и любить нашу молодежь. Я в ужасе оттого, что у подростка отнимают надежду на исправление, что нет для него иного наказания, кроме смерти. И ужасно, что «хорошим людям» об этом должен говорить я – «худший из худших». Помоги нам Господь.
Что же я нашел в коричневом бумажном пакете? Доброту, заботу, любовь, человечность и сострадание – в такой степени, в какой их никогда не выказывают друг к другу «хорошие люди» в свободном мире.
Луис Рамирес был казнен 20 октября 2005 года за убийство Немесио Нандина, совершенное 8 апреля 1998 года в селении Теннисон, штат Техас.
Глава 9. Страшное место
Это было нетрудно. Мне даже как будто этого хотелось.
Эрик Мартинес о присутствии на казни Луиса Салазара, убийцы его матери
Единственное, что меня утешит, так это если мой сын постучит в дверь и скажет: «Я дома!»
Дональд Уиттингтон о казни Джастина Фуллера, убийцы его сына
Ларри Фицджеральд, Ларри Тодд и Глен Каслбери ушли в отставку в один и тот же день в 2003 году, поскольку им предложили такое поощрительное пенсионное пособие, что грех не согласиться. Однако мне казалось, Фицджеральд не готов оставить работу.
Много времени Ларри посвящал своей старенькой маме (она умерла в возрасте за сто), они прекрасно ладили. Ларри возил ее на бейсбол – в кепочке с символом «Хьюстон астрос». Притом он был еще не стар и не домосед из тех, кому только дай повозиться в саду. Почти сразу он стал работать в Управлении по чрезвычайным ситуациям – лесные пожары, ураганы – такое как раз для него. И все же здесь он не чувствовал себя на передовой, и, думаю, ему не хватало общения с журналистами и всяких обычных шуточек. Ларри был умен, и криминальные репортеры – люди интересные, разговаривать с ними – не то, что поболтать в магазине с первым встречным.
Мне нравилось работать с Ларри, он многое мне дал. Всему хорошему, за что меня хвалили журналисты, – например, открытости и готовности помочь, – я научилась у него. Он показывал, как добиться в работе успеха. Например, когда я начинала работать в Департаменте, я до ужаса боялась интервью на радио. Телевидение мне было нипочем, а вот радио пугало страшно, – я переживала, что не умею придумывать на ходу емкие эффектные фразы. Какое-то время я старалась любой ценой не давать радиоинтервью. Зато я слушала Ларри, примечала, что нужно, и через некоторое время научилась. Он и после ухода давал мне советы, хотя я никогда не просила, – была молодая и упрямая, не хотела показаться слабой.
Каждый раз, бывая в Остине на заседаниях правления, я виделась с Ларри и его женой, и мы болтали, вспоминали прежние деньки. Он часто присылал мне занятные письма и статьи – о предстоящих казнях или какие-нибудь примеры абсурда нашей тюремной системы. Он мог позвонить без пятнадцати шесть, зная, что в шесть начнется исполнение приговора, и сказать: «Ну, как ты? Грачук уже там? Знаешь, деточка, тебе нужно сделать то-то и то-то». Он скучал по работе и хотел помочь, а я злилась. «Да знаю я, Ларри, знаю!» Как будто родителям доказываешь, что ты уже взрослая. Впрочем, я и сама ужасно по нему скучала, потому что сильно его любила. Да и все его любили, даже заключенные, а это о многом говорит. Ларри так и остался лицом Департамента, и всегда им останется.
