Одна-две попытки побега делались каждый год – та еще нервотрепка: днем ведь никто не бежит, бегут среди ночи. И вот мне звонят и говорят: «цифры не сходятся». Иными словами, при пересчете заключенных кого-то недосчитались. Я немедленно сообщала СМИ, потому что обнародовать информацию следовало как можно скорее. Если сбежавший кого-нибудь убьет, нам обязательно отзовется. Такое однажды случилось: мы не успели сообщить о побеге, а беглец вломился в ближайший дом, убил хозяина и забрал машину.
Если побег происходил, скажем, в Амарилло, мне полагалось разослать информацию во все местные СМИ, передать им описание и фотографию преступника.
Выступление перед журналистами не ограничивалось собственно выступлением, следовало еще подготовить площадку. Нельзя позволять журналистам бродить по всей тюрьме, снимая что можно и чего нельзя, поэтому я должна была приехать, найти для них подходящее место и постоянно держать в курсе дела, чтобы они не начали сочинять сами.
Однажды произошел побег в Сан-Антонио, и мне пришлось поехать туда прямо с заседания в Остине. Среди ночи я отыскала круглосуточный супермаркет, купила подушку, смену одежды, – дело было в разгар лета, – и спала прямо в машине.
Когда приближался ураган, все тюрьмы на побережье полагалось эвакуировать, и, значит, мне приходилось дежурить в командном центре в Хантсвилле, занимаясь медиаоповещением, а руководство тем временем разрабатывало стратегию перевозки тысяч заключенных в безопасное место.
Не работа, а беспощадная гонка.
Месяцев через пять меня наконец утвердили в должности, и я стала первой женщиной – начальником отдела по связям с общественностью в Департаменте уголовного судопроизводства. Я сразу подумала: «Здорово, неужели я теперь смогу нанять помощника? И буду больше получать?»
Удачи тебе в разборках с политиканами и медиамусорщиками по поводу «убиваете людей, как собак». Пошли они все к черту! Кстати, нашел отличную цитату, последние слова Х. Богарта: «Не стоило мне переключаться со скотча на мартини».
ТЕДНС (Твой единственный друг на свете)
Письмо Мишель от Ларри, 21 марта 2004 года
Когда я носила ребенка, казни перестали быть абстрактным явлением, теперь они затрагивали меня лично. Я читала, что уже в материнском чреве ребенок все слышит, – поэтому некоторые стараются во время беременности слушать музыку или учить ребенка иностранным языкам. А я стала бояться, что у меня малыш будет слушать последние слова осужденных, их жалкие извинения, отчаянные выкрики о невиновности, всхлипывания и хрипы. У меня появились суеверные страхи, что злобный дух осужденного, покидая его тело, может войти в моего ребенка, и он родится порочным. Я видела подобное в каком-то фильме Дензела Вашингтона, и теперь мне это казалось возможным.
Фрэнсис Ньютон, приговоренная к смерти за убийство мужа и двоих детей, – причем младшей дочери не исполнилось и двух лет, – часто интересовалась моей беременностью. Она спрашивала так мило и вежливо, но мне делалось не по себе. Я все время думала: «У тебя был свой ребенок, и ты его убила, зачем спрашивать про моего?»
Я вообще стала пугливой, боялась, например, что какой-нибудь заключенный ударит меня в живот; они могли ткнуть надзирателя – без всякой причины. В октябре 2004 года заключенный общего отделения тюрьмы Конналли задушил на складе сотрудницу тюрьмы. Он работал в административно-хозяйственном блоке и мог пересекаться с персоналом, а взяли его туда, поскольку у него было хорошее дисциплинарное досье. Однажды в тюрьме Полунски я зашла в комнату персонала и вдруг подумала: а ведь я могу запросто наткнуться на заключенного.
Мои страхи прошли путь от естественных опасений до настоящей паранойи, но эта паранойя опиралась на реалии моей работы.
В 2004 году мне делали операцию, и когда начали давать наркоз, я стала бормотать о казнях: «Вы не понимаете, я видела, как умирают. Именно так все и происходит, и они уже не просыпаются…»
Когда в 2005 году родилась моя дочь, доктор взял ее, молчащую, на руки. Тишина длилась, наверное, секунд пять, но мне они показались вечностью. Меня переполнял настоящий ужас, мой мир едва не рухнул. А потом она закричала. С той поры тишина, наступавшая к камере смерти после действия препаратов, когда доктор ждал за стеной, – та тишина стала для меня пыткой. Теперь-то я понимала: для близких казненного она воцарилась навечно. Отныне я старалась быть с той стороны, где находились родственники жертвы. Говорила, что так мне удобнее выходить первой, – нужно, мол, скорее забрать запись последнего слова и передать журналистам, – а на самом деле мне просто не хотелось лишний раз впитывать чью-то безграничную скорбь.
Я и раньше жалела матерей тех, кого казнят, как, например, мать Рики Макгинна, а теперь я сама стала матерью, и мои чувства обострились. Я вообще не понимала, как могут несчастные матери стоять и смотреть на смерть своих сыновей. Даже отдаленно не представляю, что они переживали. Один заключенный не хотел, чтобы его мать смотрела на казнь, а она заявила: «Я видела, как ты пришел в мир, и увижу, как ты уходишь». У меня дома был маленький ребенок, ради которого я все бы отдала, а эти женщины смотрели, как умирают их дети. Я вдруг стала бояться казней.
Совершенно случайно при столкновении двух полюсов – материнства и работы в тюрьме – высеклись удивительной красоты искорки. В тюрьме Уинн
[30], при которой я жила в доме для сотрудников, имелась своя заправка, и ее обслуживал заключенный. Ему предстояло скорое освобождение, а значит, не имело смысла бежать. Прежде чем завезти ребенка в детский сад, я заезжала заправить служебную машину, и для заправщика то были самые яркие минуты за весь день. Я опускала стекло, а он говорил: «Разрази меня гром! Какая красивая малютка!» Однажды, отъезжая, я посмотрела в зеркало и увидела его – здоровенный дядька, стоит, смотрит в небо, рот до ушей. По-моему, он благодарил Бога. Человек был так счастлив просто потому, что моя девочка ему улыбнулась. Один из самых трогательных моментов в моей жизни.
Первые две казни, которые я посетила после рождения дочери, заметно меня подкосили. Я приезжала в «Стены», видела семью приговоренного и сразу узнавала мать, потому что она не говорила ни слова. Она молча сидела, глядя перед собой, словно пребывала в другом мире.
И если раньше я после казни могла иногда выпустить слезинку, то теперь рыдала всю дорогу домой.
У меня есть двоюродная сестра в Калифорнии; она разбирается во всяких там положительных вибрациях, и она посоветовала мне, как только я приезжаю после казни домой, сразу принимать душ, чтобы смыть отрицательную энергию. Я послушалась совета, только смыть все до конца не удавалось. Раньше я всегда боялась ящериц, и если ящерка забегала в дом, я просила кого-нибудь от нее избавиться. А теперь я брала ее и аккуратно выносила наружу, потому что думала: может быть, ее ищет мама-ящерица.
