Все это время мне звонили и писали работники Департамента, с которыми там обошлись так же, как со мной, и спрашивали, как им бороться. Выходило, что я сражаюсь и за них тоже.
Апелляционный суд счел неправильными действия первого судьи, не представившего показаний Ларри, где подтверждалось, что я заполняла свой табель именно так, как требовал он. Суд признал, что Джейсон Кларк заполнял свои табели точно так же, как и я, а значит, я подверглась дискриминации. Джейсон получил повышение, а я осталась у разбитого корыта и прятала слезы за темными очками.
Видимо, в Генеральной прокуратуре посоветовали Департаменту не тратить зря в суде деньги налогоплательщиков, потому что Департамент вдруг согласился выплатить мне компенсацию. Я победила и была счастлива.
На примирительных переговорах юрист Генеральной прокуратуры сказал, что не следовало заводить дело так далеко и что со мной нехорошо поступили, и все это – из-за моих разногласий с сенатором.
И вот вопрос улажен, деньги выплачены, и настал мой час. «Теперь – вперед, не молчи», – сказала я себе. Если какой-нибудь репортер или блогер интересовались произошедшим, я не жалела подробностей, поскольку многие были на моей стороне. Я требовала принять меры к Ливингстону и Коллиеру и провести расследование в отношении Джейсона Кларка по поводу лжесвидетельства, ведь он под присягой дал ложные показания о том, как учитывает свое рабочее время; еще я предупредила журналистов, чтобы с осторожностью использовали полученную от него информацию. Я приходила в восторг от мысли, что Департаменту придется проглотить эту пилюлю.
Департамент опубликовал заявление, в котором назвал мои обвинения необоснованными. Однако апелляционный суд уже все расставил по местам. Я не боялась показаться озлобленной. Я такая и была – я злилась на этих чертовых лгунов. И потом, налогоплательщики имели право знать подробности – ведь именно их деньгами Департамент выплатил мне возмещение. Через несколько лет знакомый судья, имевший связи в службе генерального инспектора, рассказал мне, что Департамент сфабриковал против меня целое дело – в угоду сенатору Уитмайру. Еще я узнала, что Джейсону Кларку платят за такую же, как у меня, работу на 21 000 долларов больше. Знай мы об этом раньше, ободрали бы Департамент как липку.
Вот вам поговорка, с которой жить становится легче: «Счастье – это не когда ты получаешь, что хочешь, а когда тебе хочется того, что ты получаешь».
Письмо Рэнди Арройо Мишель, 17 июля 2002 года
Приговор Арройо был исполнен в 2005 году.
Глава 12. Все вывалилось
Я служу обществу… и общество в лице своих представителей – журналистов – должно знать, что все элементы каждой казни выполняются правильно и добросовестно.
Джеймс Берри, британский палач. 1892 год
Дело это было тайное, отвратительное и позорное, – участники его не могли показывать лица или просто смотреть друг другу в глаза… Я одно понял: смерти не нужны заступники. Идти к ней на службу – лишнее.
Кристофер Хитченс. Записи о казни. 1998 год
Потеря работы в Департаменте была худшим в моей жизни разрывом. Однако если бы меня не выжили, я, возможно, до сих пор там бы и сидела, связанная этими ненужными отношениями. И сколько казней я успела бы увидеть? Триста сорок? Триста пятьдесят? И твердила бы себе, что таково уж мое назначение – смотреть, как умирают на кушетке люди.
Когда я терпела расследования в Департаменте, когда была разжалована и ждала увольнения, то молилась, чтобы все это кончилось. Я думала: «Наверное, Бог меня не любит, иначе почему он такое позволяет? Он знает, что эти люди со мной нечестны, знает, что они лгут, так почему он все не прекратит?» Но порой Господь толкает нас в том направлении, куда мы сами не пошли бы, и для того делает нам плохо.
Так, видно, и следовало; я была слишком напугана, упряма и предана делу, чтобы бросить его по собственной воле. Я там застоялась, я почти сдружилась с некоторыми заключенными. Оглядываясь назад, не могу сказать, что мне было хорошо, просто жизнь двигалась по накатанной колее. Я не желала освобождения, за пределами тюрьмы мне все казалось чужим и вселяло страх.
Судя по дневнику, в котором я вела записи о казнях, не так уж и хорошо все шло, а со временем становилось хуже. Однако хотя всякие колючие соломинки попадались часто, я и не думала, что со временем их наберется целый стог и обрушится мне на голову.
Неприятно признавать, но Департамент оказал мне услугу. Иногда, правда, я все еще размышляю о несправедливости, – ведь я делала такую трудную работу, навсегда наложившую на меня отпечаток, – а эти люди пытались испортить мне репутацию и остались без наказания.
Первое время после ухода из тюремной системы я думала – не виновата ли отчасти и я? Может, нужно было помалкивать и ходить по струнке? В конце концов сказала себе: «Да к черту! Это – не мое. Со мной поступили нечестно, и я отстояла свои права». Постепенно горечь растворилась.
Как сказал однажды Роберт Коулсон: «Вы приносите свет в отделение смертников». Может, в том и состояло мое назначение: чуть-чуть скрасить жизнь некоторым заключенным – и идти дальше.
Я скучаю по своей работе – такой, какой она была в самом начале; скучаю по Ларри, по общению с журналистами, по визитам в тюрьмы; скучаю по разговорам с работниками тюрем, с начальниками и даже с заключенными. Вот только по казням не скучаю вообще.
Некоторые считают, что я лишь получила свое, потому что была частью государственной машины убийства. Кое-кто высказывался весьма едко, только меня это не задевало. В «Хантсвилл айтем» опубликовали письмо, автор которого называл меня «марионеткой Департамента». Я подумала: «Не самая лестная характеристика, ну так мне ведь за это и платили». Однако по большей части люди сочувствовали, видя во мне человека, который трудился на главного работодателя в городке, где других возможностей не так уж много. Правда, возможностей оказалось больше, чем я думала, просто я их не сразу разглядела. И потом, я все делала правильно. Я не лгала, хотя и всего не рассказывала. Я просто служила рупором Департамента. И чем больше проходило времени, тем больше я понимала, что с работой справлялась хорошо.
Я продолжала общаться с Ларри, который никогда не поздравлял с Рождеством или днем рождения, зато непременно звонил или писал в День святого Патрика, в день рождения Дороти Паркер и в день отмены сухого закона. И, думаю, нет ни одного репортера, и не только в Техасе, с которым я не поддерживала бы контактов. Некоторые делятся проблемами, возникающими у них в связи с Департаментом – в его теперешнем, лишенном гласности, состоянии. Прошло пять лет после моего ухода, но меня продолжают отыскивать новые репортеры – по совету своих предшественников или даже заключенных, – чтобы добыть нужные сведения, потому что от человека, занявшего мое место и получающего на двадцать одну тысячу больше, толку никакого.
Многие из этих криминальных репортеров – люди острые как бритва. Ларри часто говорил: «Когда Майк Уорд из “Остин Америкэн-стейтсмен” о чем-то спрашивает, значит, он уже знает ответ. Если он спросит тебя о новой политике, а ты скажешь, что таковой нет, он ее сам откуда угодно достанет. Поэтому никогда не пытайся с ним лукавить». Однако новые кадры боялись сказать что-нибудь не то и вообще перестали говорить. В статьях теперь часто можно прочитать примечание: «Как написал в электронном письме пресс-представитель Департамента…» Такая маленькая шпилька в адрес системы, чтобы показать читателям: я, мол, пытался с ними поговорить, но они не изволили.
