Эти подсказки не так уж глубоко и зарыты, но, может, как раз в том и проблема. Иногда я боюсь, что все-то у меня слишком: я слишком честна, слишком импульсивна, слишком сильно люблю, слишком боюсь показаться слабой. Однако я не знаю, как стать другой: если я не говорю то, что чувствую и когда чувствую, то это уже не я. Буду ли настоящая я жить долго и счастливо? Или карты легли иначе? И все же, несмотря на некоторые угрызения, я бы ничего не стала менять в жизни (кроме, наверное, интервью для телешоу «Сегодня» – я там разговаривала как бестолковая деревенщина), потому что все мои решения привели меня к моей настоящей жизни, в которой я довольна и счастлива.
Не проработай я столько лет в тюремной системе, я, быть может, сохранила бы больше душевного спокойствия, однако не получила бы свою теперешнюю замечательную работу – с прекрасными людьми, с поездками в Лондон, а не в пекле техасских тюрем, среди насильников и детоубийц. И у меня, наверное, не было бы моей дочери – самого дорогого в моей жизни. Пусть даже все остальное у меня не так, дочерью своей я горжусь. Зря я боялась, когда она во мне росла и я слушала последние слова осужденных – их злобу, отчаяние, страх, – зря я боялась, что тьма наложит на нее отпечаток. Она – веселая, добрая и светлая. Именно об этом мечтают родители – чтобы ребенок стал во всем лучше их. Мы как-то ездили в круиз, и дочь подошла к малышу, который сидел один и грустил. Она притащила его к другим детям, и вскоре они уже носились туда-сюда, как старые друзья. Я так рада, что у нее нет никаких предрассудков, она готова принять любого таким, какой он есть, и радоваться.
Однако из-за рождения дочери я серьезнее задумалась о том, что чувствуют женщины, приходя в комнату для свидетелей, – и та, чьего сына сейчас убьют, и другая, которая видит, как человек, убивший ее ребенка, просто засыпает. Мне страстно хотелось понять, каким путем отныне пойдет жизнь той другой, в то время как для матери осужденного путь заканчивается. Все мечты и надежды, связанные с ее ребенком, окончательно погибли – прямо здесь и сейчас. И наверняка, хотя это совершенно бессмысленно, она спрашивает себя, в чем совершила ошибку.
В доме у меня повсюду кресты, черепа, фигурки святых – некоторым это может показаться мрачноватым.
Когда я работала в израильском консульстве, один коллега привел ко мне сына – познакомить «с той самой женщиной, которая работала в тюремной системе». Он попросил показать им все сувениры, разложенные у меня на столе, включая заточку – я вскрываю ей конверты, – и крошечные игральные кости из спрессованной туалетной бумаги.
Меня все так же интересуют преступления, как и тогда, когда я только начинала работать в Департаменте.
Мой идеальный воскресный вечер непременно включает просмотр «Дейтлайн»
[32], «Сорок восемь часов»
[33] и время от времени какой-нибудь передачи о призраках и паранормальных явлениях, – когда моя дочь уже спит. И хотя порой я размышляю о страшных и темных вещах, сама я человек не страшный и не темный.
Бывает, сидя в переполненном баре, я обвожу взглядом людей и думаю: «А ведь по статистике среди нас есть убийца». Или смотрю на человека и понимаю: он похож на насильника. Что-то в людях заставляет меня насторожиться. Работа в тюремной системе вообще научила меня осмотрительности. Присутствуя на интервью с разными мошенниками и грабителями, я слушала и все запоминала. Один тип, довольно забавный, помню, говорил, что если проходит мимо дома и видит открытый гараж, то непременно что-нибудь да прихватит – будь то клюшки для гольфа, газонокосилка, ящик с инструментами или хоть мешок угля.
Я не боюсь ходить одна, но я всегда оглядываюсь и всегда запираю двери. На парковке никогда не роюсь в сумке в поисках ключей, достаю их заранее. Я была рада узнать, что у моей новой машины багажник можно открыть изнутри. И – спасибо моей счастливой звезде – у меня маленькие руки: если меня закуют в наручники, я, наверное, смогу их снять.
Не желаю, чтобы дочь у меня росла запуганной или боялась выходить из дому, хотя, наверное, насильников и похитителей я опасаюсь больше, чем среднестатистическая мать, и хочу научить дочь осторожности. Однако тут важно не перейти черту. Например, я смотрю документальный сериал о преступниках, а дочь читает про них в Интернете – «Мама, смотри, он убил двадцать человек!» Правильно ли это? Наверное, нет, но я хочу, чтобы она понимала: если человек кажется симпатичным, он вовсе не обязательно хороший. В мире полно людей, творящих страшные дела, и благодаря своей работе я очень хорошо знаю, какие именно.
Шестого января 2016 года мы с мужем смотрели телевизор, и муж отпустил какую-то шутку, – я едва не задохнулась от смеха. Через две минуты у меня зазвонил телефон. Звонок был от Лейси, старшей дочери мужа. Мы увлеченно смотрели передачу, от души веселились, и я решила не отвечать, а потом перезвонить. Через минуту пришла эсэмэска: «Ответь, пожалуйста. Кристина умерла». Кристина – ее младшая сестра. Я ощутила в животе холодок. Наверное, подумала я, Лейси драматизирует – не может дозвониться до Кристины и предполагает худшее.
Телефон мужа заряжался в спальне. Я прочла сообщение вслух, и он бросился наверх – звонить Лейси, я услышала, как она кричит в трубку, и поняла, что это правда.
Очень быстро история о том, как на автостоянке в округе Лос-Анджелес застрелили семнадцатилетнюю девушку из Хьюстона, разошлась по «Твиттеру». Люди выкладывали ее фотографии – девушки, которая полгода назад отмечала у меня в доме свой день рождения.
Раньше я освещала разные убийства в прессе, видела 280 казней, а теперь сама попала в подобную историю и почти с самого начала следила за развитием событий.
С Кристиной мы не были близки, – ее отец стал снова с ней общаться чуть больше года назад, но случившееся не могло оставить меня равнодушной.
Трагедия, которой я, как мать, боялась больше всего, обрушилась на дорогого мне человека. Боль и муки, им переживаемые, равным образом были моей болью и муками.
Кристину убили в курортном местечке Марина-дель-Рей, – наркоторговец выстрелил ей в лицо после неудачной сделки, в которой участвовал бойфренд ее сестры Лейси. Я знала, что смертного приговора ждать нечего: в Калифорнии не казнят с 2006 года. Мой муж никак не мог это принять, и было очень тяжело уговаривать его смириться. Его, как и мать Кристины, устроила бы только смерть убийцы.
В июле 2017 года убийцу Кристины приговорили к пожизненному заключению без права досрочного освобождения. Я так и предполагала, и все равно меня злила несправедливость. Только Богу известно, что переживал мой муж. Много лет я вступала в дискуссии по поводу смертной казни с людьми, для которых она была лишь абстрактным понятием. Однако если раньше, работая в тюремной системе, я считала этот вопрос для себя трудным, то убийство моей падчерицы все для меня прояснило. Некоторые виденные мной казни я расценивала как несправедливые, некоторые вообще предпочла бы не видеть, но считаю, что иногда такая мера – заслуженное наказание для того, кто отнял чужую жизнь. И если у кого-то хватит смелости выйти и заявить, что смертная казнь – неправильно, то я охотно сообщу им свое мнение по этому вопросу и объясню, почему они ошибаются. Если бы кто-то убил их семнадцатилетнюю дочь выстрелом в лицо, как бы они смирились с тем, что убийце сохранили жизнь? Я-то по собственному опыту знаю: такую пощечину принять нелегко.
