– Ладно, если с этим справились мои солдаты, полагаю, справлюсь и я.
Алекс тяжело сглотнул, нервно дернув кадыком.
– Ах, полковник. Скажем так, кхм, это не первый мой раз в… седле. А сейчас, если вы просто дадите мне руку и расслабитесь, все закончится, не успеете оглянуться.
По-прежнему не убежденный, но полный решимости, как всякий истинный солдат, Алекс протянул руку, не сумев, однако, скрыть сомнений.
– Вы готовы, сэр?
– Как никогда, – ответил Алекс, лукаво вздернув бровь.
Элиза смутилась, и молодой человек воспользовался заминкой, чтобы снова обратиться к ней.
– Будет больно?
– Только если вы доведете до этого, – серьезно ответила она.
– Вы раните меня, мадемуазель, – заявил он.
– Полковник, прекратите. Это всего лишь царапина, особенно по сравнению с ранами, которые получают в сражении.
– О, но я-то могу получить рану разве что разбив чернильницу, как вы помните.
Гамильтон поддразнивал ее, и было трудно не заметить лукавый блеск в его глазах.
– Помню, – ответила Элиза, смутившись еще сильнее. – С нашей стороны это было очень невежливо. К тому же я слышала, что с тех пор вы успели выжить в нескольких сражениях.
– Мне повезло, – заявил полковник, внезапно мрачнея, – не то что другим.
Девушка подняла глаза, встретившись с ним взглядом, и постаралась сдержать дрожь в руках. Ее беспокоило то, какое сильное влияние оказывает его присутствие. Правильно она не позволила ему прийти с визитом. Дядюшка постоянно поддразнивал ее, говоря, что в городе нет более безопасного места, чем их дом, раз уж у его дверей несет караул сам полковник Гамильтон.
– Пожалуйста, – сказал Алекс, и девушка опустила взгляд на его напряженную руку.
Элиза чувствовала его взгляд, но быстро взяла себя в руки, чтобы продолжить работу. Крепко сжав его ладонь, она провела грабельками по запястью, оставляя глубокие кровоточащие царапины. Затем приложила примочку к ранке и умело забинтовала, закончив привычным рукопожатием. Только на этот раз оно длилось на доли секунды дольше, чем с теми, кто приходил до него.
Алекс, наверное, что-то почувствовал, потому что выражение сомнения пропало с его лица, а в глазах заплескалась нежность. Он положил свободную руку поверх ее пальцев и оставил так.
– Рад видеть вас в добром здравии, мисс Скайлер. Я беспокоился за вас, – признался он.
Элиза коротко кивнула.
– Спасибо за заботу, я полностью здорова.
– Вижу, однако, вы не радуете нас своим участием в местных развлечениях.
– Вы следите за тем, где я нахожусь, полковник?
Теперь пришел черед Алекса смущаться.
– Признаю, что был весьма разочарован, не встретив вас на балу маркиза де Кастельо позавчера. Или на ужине, устроенном бароном фон Штобеном.
– Я была здесь, полковник, – ответила она просто.
– Каждый день? В штабе? – спросил он.
– Каждый день.
– Если бы я только знал, – пробормотал он себе под нос. – Значит, вам интереснее работа, а не прогулки на санях?
– Я иду туда, где нужна моя помощь.
– Какая жалость, ведь Гектор отлично идет в санях, – заметил полковник со вздохом.
Упоминание о коне пробудило интерес Элизы.
– Как там Гектор? Он в порядке?
– В полном, мисс, – заверил Алекс, – хотя, должен признать, подобного я еще не испытывал.
– Чего? – заинтригованно спросила Элиза.
– Ревности к своему коню.
Тетушка Гертруда откашлялась, и парочка резко отскочила друг от друга, словно их поймали за чем-то недозволенным. Женщина весело посмотрела на Алекса и Элизу.
– Так мы закончили, да? Полагаю, на этом все, полковник. Кхм. Вы можете надеть сюртук, сэр.
– Конечно, конечно, миссис Кокран. – Алекс взял сюртук и шагнул к выходу из палатки, на ходу надевая и застегивая его. – Благодарю за потраченное время, леди. К сожалению, вынужден откланяться. Доброго дня, миссис Кокран. – Он бросил на Элизу прощальный взгляд. – Мисс Скайлер.
Затем откинул полог и вышел.
– Постойте! – воскликнула Элиза.
Он с готовностью обернулся, очевидно, не желая уходить.
– Да?
– Я люблю… Я хотела сказать… Я тоже люблю санные прогулки, – наконец произнесла она. – То есть было бы здорово снова повидать Гектора.
Алекс чуть не рассмеялся.
– Конечно. Гектор тоже будет очень рад. Может, через день-другой?
Девушка кивнула.
С легким поклоном полковник удалился.
Элиза быстро собрала последние бутылочки с белым порошком, ступку с пестиком, лопатку и грабельки. Руки почти не слушались ее, когда она уложила все инструменты в деревянный ящик, в котором они сюда прибыли, и отступила от стола. Затем тетушка Гертруда, к счастью, ничего не заметив, вытащила ключ и заперла его.
– Прекрасная работа, Элиза. Ты отличная помощница. – С этими словами женщина спрятала ключ в бархатный мешочек и туго затянула горловину. – Ну, а ты что скажешь, моя дорогая? Не пора ли медицинской бригаде в составе миссис Гертруды Кокран и мисс Элизы Скайлер отправиться в теплую гостиную и вознаградить себя за труды чашечкой отменного горячего шоколада?
14. Болезнь, одержимость
Гостиная дома Кокранов, Морристаун, Нью-Джерси
Февраль 1780 года
Кухарка миссис Кокран была знаменита своими булочками. Она клала в начинку сушеную клюкву и покрывала их апельсиновым сиропом, от чего они становились пикантно сладкими и вкусными, несмотря на строгую дозировку муки и сахара.
Уставшая, но довольная целым днем плодотворной работы, Элиза устроилась в удобном кресле в гостиной дома тетушки. Новая встреча с полковником Гамильтоном взволновала ее, и она никак не могла перестать думать об этом. Но была полна решимости выкинуть из головы все мысли о нем, хотя по-прежнему представляла себе его напряженную руку и ярко-голубые глаза, глядящие прямо на нее. И вот, скрестив ноги, удобно лежащие на скамеечке перед камином, девушка обратилась к тетушке.
– Должна признаться, мне нелегко поверить в то, что процедура, которой мы посвятили последние четыре с половиной дня, действительно имеет отношение к медицине. Она так проста, что больше похожа на детскую игру или магический обряд.
На самом деле, Элиза вовсе так не считала. Когда отец сообщил, что им будут делать прививки, девушка прочитала о них все, что смогла найти, и теперь знала об их тонкостях не меньше любого человека, не связанного с медициной. Но тетушкино мнение о женском интеллекте, при всей ее исключительной независимости, было едва ли выше, чем у самых завзятых шовинистов, и больше всего на свете ей нравилось развеивать, как она выражалась, типичную девичью наивность.
