– Ваше красноречие на самом деле убедительно, полковник Гамильтон, но оно работает и против вас, ведь настоящее красноречие встречается намного реже, чем настоящая храбрость. Я не уверен, что смогу заменить вас, и, самое важное, не хочу этого.
Сердце Алекса упало, но он продолжал.
– Ваше Превосходительство, – сказал он настойчиво, – могли бы вы называть себя солдатом, если бы никогда не вступали в бой, а лишь распоряжались жизнями солдат с удобного холма? Чувствовали бы, что достойны служить такой великой стране, как наша, если бы вся ваша работа заключалась в написании писем, словно вы торговец и распоряжаетесь не жизнями людей, а тюками хлопка? Я знаю вас, сэр. Видел, как вы рвались в бой, будто рядовой солдат, и этот опыт помог вам стать лучше, ведь вы знаете, что стоит на кону, когда отдаете очередной приказ. – Ваше Превосходительство, – добавил полковник, – эта нация рождена стать такой, какой еще не было в мире, стать маяком свободы и равных возможностей. Но она еще очень далека от своей цели и никогда не приблизится к ней, если ее граждане станут прятаться за столами и дверьми. Война идет там, – махнул рукой Алекс, – и там мое место.
Генерал Вашингтон выслушал все его слова, не подавая виду, что они как-то повлияли на него. «Он, должно быть, потрясающий противник за карточным столом», – подумал Алекс.
Наконец, генерал вернулся к своим бумагам.
– Ничего не могу обещать, – напоследок сказал Вашингтон, – но подумаю над этим.
– Ваше Превосходительство, – Полковник отвесил низкий поклон, отступая в приемную. Он знал, что в этот раз большего не добьется.
26. Все решает момент
Неподалеку от резиденции Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси
Март 1780 года
– Тот белый особняк, окруженный вязами, – это резиденция Фордов, где теперь разместился штаб генерала Вашингтона, – указала Элиза, – а коричневое здание – таверна Якоба Арнольда, где большинство офицеров получают свое варево, хотя, видит бог, я не могу понять, зачем кому-то давать еде такое неаппетитное название.
– Если бы вы видели, что сходит за еду в большинстве армейских лагерей, мисс Скайлер, вы бы сразу все поняли.
За те десять лет, что они не встречались, Генри Ливингстон разительно изменился. Он стал высоким, хорошо сложенным молодым человеком, с бакенбардами и шапкой густых темно-русых волос, которые сильно пудрил, подражая генералу Вашингтону. Его темные глаза все время бегали, не останавливаясь на одном объекте надолго, будь это здание, картина или лицо девушки. Встретившись с Элизой в доме Кокранов, он сказал лишь:
– Что ж, думаю, я больше не стану дергать вас за косы. – А затем прошел мимо нее прямо к паре портретов у камина. – Это те британцы, что жили здесь раньше? Выглядят не особо радостно, да?
– Китченеры, – кивнула Элиза.
– Не пойму, зачем доктор Кокран хранит их. – Молодой человек приподнял портрет миссис Кокран и заглянул за него. – Ага, так я и знал. Обои выцвели. Они прикрывают выцветшие обои. – Он рассматривал лицо миссис Китченер на порядок дольше, чем лицо Элизы. – Вероятно, была довольно симпатичной в свои годы. Могу себе представить, что она подумала, когда ее выдали за этого старого идиота. – Он ткнул пальцем в портрет мистера Китченера. – По крайней мере, вы не можете пожаловаться, что родители продали вас старику или уроду, если я могу так себе польстить.
Элиза смотрела на него без всякого выражения. Она никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так грубо отзывался о брачном договоре – тем более о своем собственном.
– Я уверена, что наши родители думали о нашем благополучии, а также о благополучии наших семей, когда предназначили нас… друг для друга.
Элиза с трудом смогла произнести эти слова вслух.
– Замечательная мысль, но я уверен, что ваша мамаша заставила бы вас выйти за меня, даже будь я уродом вдвое старше вас. Да и моя, думаю, глазом бы не моргнула, даже если бы вы весили пятнадцать стоунов
[16] и пускали слюну в свой утренний кофе. «Она – Скайлер», – заявила бы маман, – передразнил он, гротескно подчеркнув свой аристократический акцент. – «Ее происхождение безупречно». Но я рад, что вы хотя бы не старуха.
– Я… благодарю вас?
Элиза понятия не имела, что говорить.
– Хотя ваше платье… – продолжил он, махнув рукой на ее скромный наряд из голубой шерсти. – Я скажу Китти и Саре, чтобы сходили с вами за тканями, или, лучше, сами выбрали что-нибудь. Что-нибудь более женственное. Получив мою фамилию, вы будете встречаться с уймой народа, и я бы не хотел, чтоб вас спутали с экономкой.
Элиза с трудом удержалась от вздоха.
– На самом деле, мое платье полностью соответствует погоде. Сегодня не так холодно, и я подумала, что после долгого времени в экипаже вы, вероятно, захотите прогуляться по городу.
– Безусловно. – Генри пожал плечами. – Хотя, если вы видели один город на Восточном побережье, считайте, что видели все. Дом, дом, шпиль, шпиль, деревенский луг, коровья лепешка. Но, уверен, вы захотите мне все показать.
Ливингстон криво ухмыльнулся, словно смеясь над собой, но Элиза решила, что собеседник просто рисуется.
Прошел час, а поведение Генри ничуть не изменилось. Все для него было слишком обычным, слишком старомодным, слишком нелепым. Он оживился лишь когда они проходили мимо дома на углу Уайтлаун и Фэрриер-стрит, куда даже в этот ранний час спешил солдат, явно намеревающийся войти с черного хода и прячущий лицо под низко надвинутой треуголкой.
– Да, я узнаю́ дом терпимости сразу, как только вижу, – заявил Генри прямо. – Если вы явитесь ко мне в спальню посреди ночи, а меня там не окажется, попробуйте поискать меня здесь.
– Мистер Ливингстон! – Элиза изо всех сил пыталась контролировать свой голос. – Я совершенно точно не приду к вам в спальню ночью!
– О, так значит, прийти надо будет мне? – спросил Генри и ткнул ее локтем в бок. – Вы будете изображать недотрогу, а я – грабителя, да?
– Мистер Ливингстон, – повторила Элиза, – я нахожу подобный поворот нашей беседы неподобающим!
– О, да ладно, Элиза, я всего лишь пытаюсь растопить лед. Мы поженимся через неделю.
– Но пока что мы не женаты и заново познакомились друг с другом всего несколько часов назад. Я была бы крайне признательна, если бы вы проявили больше деликатности до того, как обязательства брачного ложа лягут на нас.
– Лягут – ключевое слово, – вполголоса вставил Генри.
Элиза попыталась вырвать руку, но Генри крепко ее держал.
– О, перестаньте, мисс Скайлер, я же шучу. Обещаю вести себя хорошо до конца прогулки.
Они гуляли еще минут десять, и пусть Ливингстон перестал отпускать неуместные замечания, но и поддерживать беседу не старался. Более того, Элиза слышала, как он один раз зевнул.
