– Не могу предположить ничего иного, – ответила тетушка Гертруда, говоря от имени Элизы. – Такое поведение не может считаться всего лишь случайностью, это проявление истинного характера мужчины.
– Мы говорим о моем сыне, миссис Кокран, – холодно заметил губернатор Ливингстон. – Я бы попросил вас следить за своими словами.
Но тетушка Гертруда была несгибаема.
– А я бы попросила вас следить за своими. Вы вырастили негодяя, сэр, и весь Морристаун об этом знает. Он велел перенести семерых раненых солдат из лазарета, чтобы устроить в нем свою холостяцкую вечеринку. В дом, о котором я с трудом могу заставить себя даже упомянуть, особенно в присутствии моей племянницы. Чудо, что ни один из них не умер.
– Но ведь, как вы и сказали, ни один из них не умер, да и мисс Скайлер не пострадала в упомянутый ранее вечер. Так позвольте моему сыну поступить по-рыцарски и жениться на ней, несмотря на ее довольно некрасивые попытки очернить его репутацию.
Тетушка Гертруда расхохоталась.
– Должна заметить, губернатор Ливингстон, я потрясена тем, что вы упомянули о рыцарстве сейчас, когда мы обсуждаем совершенно не рыцарское и, более того, недостойное поведение вашего сына. Что же до его репутации, то пьяница, мерзавец и грубиян, которого вы называете сыном, вполне способен сам запятнать свою честь, не прибегая к помощи двух хрупких женщин.
Лицо губернатора Ливингстона приобрело свекольный оттенок.
– Я услышал достаточно, – заявил он, с трудом контролируя голос. – Мисс Скайлер появится в моем доме в полдень четверга, ровно через неделю от первоначально назначенной даты, и станет женой моего сына, в присутствии его семьи и тех представителей ее семьи, что будут в этот момент в Морристауне. Это мое последнее слово.
– Или что? – наконец заговорила Элиза. – Вы потащите меня туда волоком? Могу представить, как это будет выглядеть.
Губернатор Ливингстон холодно посмотрел на нее.
– Думаете, в моем распоряжении нет средств убеждения, мисс Скайлер? Плачевное состояние финансов вашей семьи пока еще не общеизвестно, но могу вас заверить, я о нем осведомлен и способен уничтожить репутацию генерала Скайлера всего парой вовремя сказанных слов. Ваша старшая сестра уже вызвала скандал, сбежав с британским мошенником, которого многие считают шпионом короля Георга, а младшую сестру продали малышу ван Ренсселеру, чтобы спасти семейное состояние. Да и вы сами, как известно, крутили роман с полковником Гамильтоном до того самого момента, как объявили о помолвке с моим сыном. Думаете, кто-нибудь поверит, что вы не бросали своего любовника в погоне за деньгами нашей семьи? Может, у Скайлеров уже нельзя отнять состояние, по причине его отсутствия, но есть еще многие вещи, потерять которые будет не менее тяжело.
Элиза потеряла дар речи. Она могла лишь смотреть, как этот человек, один из могущественнейших в штате Нью-Джерси, угрожает уничтожить всю ее семью из-за мелочной обиды.
Тетушка Гертруда также не произнесла ни слова. Вместо этого она встала и направилась к небольшому секретеру у дальней стены. Открыв один из его ящичков, она вытащила шкатулку, которую Элиза сразу же узнала. В этой шкатулке тетушка хранила свои медицинские инструменты – именно в ней она как-то держала все необходимое для прививок от оспы. Сейчас тетя ее открыла и вытащила небольшой пузырек – весьма похожий на тот, в котором хранился порошок для прививок.
Затем обернулась и не спеша направилась к губернатору.
– Знаете ли вы, что это, губернатор Ливингстон?
– Откуда я могу это знать? – высокомерно ответил тот.
– Действительно, откуда? Несмотря на ваш высокий пост, в некоторых вопросах вы остаетесь чудовищно необразованным человеком. Это, – продолжила тетушка Гертруда, с улыбкой поднимая пузырек, – порошок с микробами чумы.
Губернатор Ливингстон охнул и отступил.
– Мадам! Вы, должно быть, смеетесь.
– Смеюсь? Скорее, злюсь. Злюсь на то, что вы пришли в мой дом и смеете так нагло разговаривать с моей племянницей. Это намного более недостойно, чем поведение вашего сына. Нет никаких сомнений, от кого это в нем. Итак, я не желаю больше видеть вас в своем доме. Убирайтесь сию секунду, или я открою этот флакон и высыплю его содержимое вам в лицо.
Губернатор Ливингстон подскочил и отодвинулся за спинку кресла.
– Вы не посмеете!
– Думаете? Вы попытались загнать в угол курицу-наседку. Каждому известно, что нет в мире никого опаснее матери, защищающей своего ребенка, а я считаю Элизу дочерью, которой у меня никогда не было.
– Мадам, умоляю вас…
– Я старая женщина, – перебила тетушка Гертруда губернатора. – В последнее время у меня начинают трястись руки, а учитывая мое взвинченное состояние, может случиться непоправимое. Предлагаю вам удалиться, пока до этого не дошло.
Губернатор на секунду замешкался, а затем развернулся и выскочил за дверь.
Женщина с улыбкой повернулась к племяннице. Элиза с ужасом уставилась на пузырек, который та беззаботно сжимала в руке.
– Тетушка Гертруда! Молю вас, будьте осторожны!
– Успокойся, дорогая, это просто нюхательные соли.
Мгновение девушка неверяще смотрела на женщину, а затем с облегчением рухнула на диван.
– Тетушка, вы – героиня! Что бы ни случилось, я навсегда сохраню это воспоминание.
– Не уверена, что это надолго удержит губернатора. Поскорее бы пришел ответ от генерала Скайлера. Ведь это все, что женщина может сделать в одиночку.
Элиза кивнула, но думала при этом совсем не о родителях.
«Где же Алекс? – в тысячный раз задавалась она вопросом. – Как мог он покинуть меня сейчас, когда так нужен?»
Словно прочитав ее мысли, в гостиную вошел Лоу. На его лице было написано беспокойство.
– Слушаю, Лоу, в чем дело? – требовательно спросила тетушка Гертруда.
Тот поморщился.
– Я просто подумал, что мисс Скайлер захочет узнать новости: лошадь полковника Гамильтона, взятую на нашей почтовой станции, нашли вчера.
– Нашли? Что значит нашли?
– Лошадь вернулась на почтовую станцию Бун-Тауна. Она была под седлом, но без всадника. Боюсь, мисс… боюсь, на седле были заметны следы крови.
33. Засада
Почтовый тракт перед Бун-Тауном, штат Нью-Джерси
Апрель 1780 года
После четырех лет службы в армии Алекс научился немного разбираться в людях – в хороших плохих, героях и негодяях. Он встречал таких, как Генри Ливингстон, прежде и знал, что, проснувшись утром, негодяй если и вспомнит о вчерашнем, то найдет возможность обвинить в случившемся Элизу или алкоголь. Кого угодно, кроме себя. То есть не было ни малейшей надежды, что такой человек, как Генри Ливингстон, совершит достойный поступок и освободит оскорбленную девушку от данного ему слова. Ливингстоны были весьма уважаемой семьей, но, возможно, излишне гордой. Они тоже предпочли бы скрыть все произошедшее, нежели признать допущенную ошибку. Нет, если кто и мог положить конец этой ужасной помолвке, так это сами Скайлеры.
